Яна Дубинянская - Финал новогодней пьесы

– Кто этот человек? – глядя в стену, спросила Марша. – И почему бы вам не отвезти его в больницу?

Арриго взял ее лицо в руки и резко развернул к себе, широкой коричневой ладонью закрывая боковой обзор. Она видела только его глаза, два пронзительных черных угля под мохнатыми бровями.

– Вот что. Анджей – мой старый друг, ему я доверяю как себе. Тебя я почти не знаю, но раз уж ты здесь оказалась, придется и тебе довериться. Никому не говори, что у нас лежит раненый. Иначе у него будут крупные неприятности, а он… клянусь, он их не заслужил!

Она кивнула, непроизвольно опустив взгляд. Сегодня в обед профессор переоделся в элегантный серый костюм с металлическим блеском, с ослепительно-белой манишкой и стальным галстуком, который Марша уже привычно сама завязывала на нем…

Галстук всего лишь съехал набок. Пятна на манишке были кирпично-бурые, заскорузлые, а по всей правой стороне костюма – просто темные, еще влажные и, наверное, липкие… Марша заметила, что край воротника ее халата тоже окрасился красновато-коричневым, и ее замутило.

Дейл Арриго стремительно встал, дернул ее за руку, увлекая за собой, быстро провел через номер, не давая взглянуть на свою кровать, и чуть ли не впихнул в туалет.

Она еще была там, когда раздался дробный стук в дверь номера, скрип створки и приглушенный голос с легким акцентом:

– Что стряслось, Дейл?

И встречный вопрос вместо ответа:

– Много ты успел выпить на своем банкете?

И уже не совсем вопрос:

– Операция?…

Марша вышла и сразу же лицом к лицу столкнулась с невысоким человеком во фраке, седым и морщинистым, на вид лет на двадцать старше Дейла Арриго, – если бы не совершенно прямая осанка и четкие, безупречно скоординированные движения. И еще круглые прозрачные глаза не то ребенка, не то святого. Академик Стойчиков смущенно кивнул ей и перевел взгляд на профессора.

– Она беременная, – бесцеремонно бросил Арриго. – Ее надо убрать отсюда.

И тут Марша увидела…

В общем-то, почти ничего. Их фигуры закрывали ей обзор, но за ними угадывалось распростертое на постели тело мужчины. И совсем близко – загорелый подъем ноги между кроссовком и штаниной потрепанных джинсов.

Анджей Стойчиков шагнул вперед.

– Вот ключи от моего номера, госпожа, – сдержанно произнес он. – Прошу вас, посидите пока там. Это на втором этаже…

– Она знает, – перебил профессор.

Стойчиков кивнул.

– А ты останься, Дейл, будешь ассистировать.

– Разумеется!

И оба ученых отвернулись, они уже не помнили о ней. Марша вышла из номера и плотно прикрыла за собой дверь, победив неожиданно острое желание все-таки посмотреть, хоть мимолетно взглянуть на того человека на кровати. Если профессор запретил… наверное, он прав, наверное, это действительно может повредить, ей нужно думать о ребенке… Она уже почти спустилась по лестнице, когда все тело снова пронзила электрическим разрядом невыносимая резкая боль.

Это пройдет, это должно пройти, это не страшно, это уже проходило! – лихорадочно уговаривала она себя, двигаясь по стенке сквозь сплошную мглу. Надо вернуться, ей необходима помощь не меньше, чем тому раненому… но для этого нужно подняться по лестнице, что совершенно невыполнимо… Ничего, пройдет, пройдет, должно пройти… А потом они все равно придут к ней… поздно не будет, нет, ни в коем случае не будет поздно! Это не ребенок, это выше, наверное, все-таки сердечный приступ… если бы знать, насколько он опасен для ребенка…

Она добралась до двери номера академика – нет, какие ключи, какая замочная скважина в непроглядном мраке… Но дверь оказалась незаперта, и на последнем усилии Марша вползла в комнату, рухнула на кровать, сотрясаемая новым взрывом боли, и потеряла сознание.

… Когда она пришла в себя, боли не было совсем – только слабость во всем теле и необъяснимая уверенность, что все самое страшное бесповоротно осталось позади. Она осталась жива – хотя могла умереть, в этом тоже не было сомнений, – и теперь всем будет хорошо. И ей, и ребенку, и…

Зажегся свет.

– Ты спишь? – спросил профессор Арриго. – Извини, если разбудил.

– Я не спала, – ответила Марша. – А как там?…

Профессор присел на край кровати. Бледное помятое лицо, смертельно усталые глаза. Вместо окровавленного костюма он набросил махровый банный халат, открывавший коричневую грудь с курчавыми седыми волосами.

– Все нормально. Не настолько тяжелый случай, как мне казалось. Будет жить долго и счастливо, а пока спит, самое малое на ближайшие тридцать шесть часов. Анджей остался с ним, переночует на твоей кровати, если не возражаешь.

Марша села.

– Нет, конечно. А вы… то есть мы – здесь?

И утомленное лицо профессора слегка оживилось, блеснули белые зубы между узкими темными губами.

– А мы, получается, здесь. О чем уже известно госпоже Кригстон, которая совершенно случайно попалась мне сейчас по дороге, а значит – и всей делегации. Представляю, в каком виде эти перемещения будут преподнесены моей жене.

Марша улыбнулась. Ощущение безмятежной защищенности крепло, и она решила, что не стоит рассказывать профессору о тех непонятных приступах. Оконное стекло с противоположной стороны уже облепили москиты и ночные бабочки, и Дейл Арриго выключил верхний свет, оставив только тусклый торшер под теплым оранжевым абажуром.

– Вы женаты? – с небольшим опозданием удивилась Марша.

– А ты думала, почему я к тебе не пристаю? – откликнулся Арриго. – Кстати, я буду спать в кресле, не переживай. Я женат на самой прекрасной женщине в нашей долине… и во всем мире тоже. Сорок лет назад я положил из-за нее двух человек.

Марша приподняла брови.

– Как это «положили»?

Он приглушенно, но самозабвенно расхохотался.

– Дитя скучного серого асфальта! На дуэли положил, на поединке. Что, разумеется, не принято в так называемых цивилизованных странах, – он вздохнул. – Впрочем, и у меня на родине давно приравняли к обычному бытовому убийству… А жаль.

Дейл Арриго помолчал, мечтательно глядя поверх головы Марши, а потом негромко произнес:

– Вот он бы меня понял.

– Кто?

Профессор встал, в одну секунду стряхнув романтическую пелену воспоминаний. Ответил скороговоркой, с пробивающимися командными нотками.

– Тот человек, которого оперировал Анджей. Еще вопросы? Спи давай!

Тот человек… Распростертое на кровати тело, скрытое за спинами двоих ученых. Обожженая солнцем кожа высокого подъема ноги, старые кроссовки, потертые джинсы.

И невыносимая боль, дважды пронзившая грудь. Оба раза, наверное, в тот самый момент, когда…

Тот человек, он бы понял – про поединки и красивых женщин…

Марша поднялась и посмотрела в глаза профессору.