Андрей Евсиков - Курс

Провожая закат через 35 лет в Тихом океане в одиночестве, хоть и в тропическом раю, после рассказов Джилл, которая на короткое время стала членом команды, о которой он мечтал всю жизнь, Андрюха думал, что этот закат, кажется, собрал все тысячи предыдущих, и именно здесь, за десятки тысяч километров от родины, и старался измываться над душой всеми силами. Только вот и душа была уже закалена и следовала примеру Джилл, встречавшей последние 25 лет этот закат в одиночестве на Сайпане и непременно со светлой улыбкой.

В тот августовский вечер у тоски не было особых шансов, но она всё-таки намекнула о том, что не всё в будущем у этих двоих сложится весело, особенно у неё. Андрюха лишь упомянул о том, что ему всегда грустно на закате. Татьяна нехотя, но согласилась. К счастью, закат, когда бывает грустным, длится недолго, и подлая тоска в панике убегает с последними лучами даже не зари, а самого солнца, уступая в большинстве случаев насыщенным планам на вечер, фыркнув на прощание, что не время размазывать сопли.

В 18 лет взгляды на жизнь ещё формировались. И в те времена они формировались не в атмосфере тотального лицемерия и разврата. Да и эти двое были, наверно, соответствующего воспитания. Юрий Николаевич всегда был противником алкоголя, и в тот вечер про эту гадость никто и не вспомнил. Попытки Николаевича накормить их салом с луком также остались безуспешными. Ночь у костра, немного сна, утренняя заря, рассвет в раю – всё без исключения «в кайф». Но неминуемый близкий отъезд уже ощутимо давил на психику. Сутки вдвоём сильно усугубили переживания по данному поводу. Возвращение в реальность будет тяжёлым.

Татьяна так ни разу и не пришла провожать его. Наверно, стеснялась, а может, он и не совсем явно спрашивал об этом, но в душе ждал точно. Проводник закрывает лестницу, поезд отправляется, на перроне остаются родители, взгляд обязательно скользнёт по всему перрону, тщательно сканируя людей.

Летний Брянск и всё, что в нём осталось, плавно погружается обратно в сон, и светлая надежда на то, что он повторится, как белая птица выбирает место в душе, куда ей опуститься.

Краткая остановка на Втором Брянске. Здесь чуть более года назад он бросил письмо прохожему для родителей. Опять эта убегающая вдоль путей дорожка, как символ потерянной свободы, и душа так рвётся просто идти по ней в светлое куда-нибудь вместо ехать в суровое бабковское царство.

Новое белое расписание новой белой бетонной плитой из всех своих более 180 клеток легло на мечты о потерянной свободе. Сознание упорно не хотело принимать то, что ещё вчера или несколько дней назад не было казармы, а был дом, Десна, Татьяна, в голове всё ещё звучал Модерн Талкин, сияли огни дискотек, и завораживала безмятежность тёплых вечеров вдвоём. Ещё несколько дней назад это всё не имело той умопомрачительной ценности, которую приобрело сейчас, и воспринималось – нет, не обыденно, но как естественное и не уходящее. Всё оборвалось, растаяло в предрассветном тумане, и действительность после пробуждения ударила обухом по голове.

Мир схлопнулся до размеров казармы. Только доктор Бабков был уже рядом и не оставлял вариантов избежать терапии выбиванием соплей и грёз о потерянной юности свежевыжатым утренним дурдомом, плавно переходящим в постановки задач, разборы полётов и разносы нарядов. Терапии, которая должна была научить держать удары посильнее, чем отрыв от юбок и мамкиных пирогов, и отвечать башкой за каждое наступание в дерьмо самим и подчинёнными, которое по жизни готовилось случаться очень часто.

Новый учебный год начался в другой казарме, которая была рядом с КПП, и опять на первом этаже. В казарму превратили старый учебный корпус. Первая часть современного нового учебного корпуса была введена в эксплуатацию, а курсов становилось всё больше, и требовались новые площади под казармы.

Бабкова сильно раздражал лакированный паркетный пол, и курс пару раз отскрёб его почти полностью кусками стёкол, ну и с частичной помощью запоздавших циклёвочных машин. Всё вымазали в сурик и мастику один раз, потом опять отскребли и вымазали в мастику второй. Паркет стал тонким, и только это обстоятельство остановило Бабкова в половом безумии.

Казарма изначально была конюшней и была построена ещё в прошлом веке или ранее, потом превратилась в казарму, потом в учебный корпус, потом опять в казарму, и с такими архаичными постройками особо не церемонились. Ещё перед летним отпуском потолки были побелены сапожными щётками очень качественно, мебель вынесена, кровати и тумбочки переехали из другой казармы. Тут был полный комплект помещений, включая канцелярию, Ленинскую комнату и даже большой холл. На втором этаже размещался ещё один курс. Но казарма была в самом проходном месте училища. Благо что основная часть хищников спешила мимо неё или домой, когда тратить время на разгон наряда не хотелось, или на службу, когда времени попить крови просто не было. Шальные генералы как-то вообще потеряли интерес, а может, его отбил и Бабков, заложив на подсознательном уровне «себе дороже будет». Даже гроза «чепка» (кафе) и перемещающихся одиночек (ходить разрешалось только строем) – комендант – игнорировал эту казарму. Так что реально получился обратный эффект, и хищники по привычке ходили пить кровь в находящуюся поодаль новую казарму.

Но расслабиться дежурному по курсу и наряду возможности не было. Бабков требовал порядка ещё больше, так как казарма, по всем представлениям хоть и старая, но находилась на передовой. Добавились новые заботы. Цоколь казармы должен быть натёрт солярой и блестеть, но пропустить эту процедуру не представлялось возможным, так как теперь он быстро покрывался пылью. По ночам, правда, дежурному можно было сидеть на крыльце и даже пытаться ловить западную музыку на криминальном КВ-приёмнике. Дикие собаки почему-то устраивали лай каждую ночь на спортгородке за казармой, а казалось при открытых окнах, что они лают в самой казарме. Потому гоняться приходилось уже не за приведениями, а за собаками.

Цоколь казармы был намного ниже, что позволяло Бабкову периодически влезать перед подъёмом в окно напротив каптёрки, контролировать качество подъёма, и собранного по этому событию материала хватало на разносы в течение нескольких дней. Кровати Андрюхи и Виталика Остапенко находились прямо у выхода из каптёрки, что позволяло почти всегда обнаружить затаившегося начальника курса и проявить максимальную активность, подгоняя свои отделения. Потому под раздачу удавалось не попадать.

Основная часть «залётных», попробовавших скостить часть армейского срока в училище и наивно полагавших, что тут будет легче, чем солдатом в войсках, покинули курс по собственному желанию или были отчислены. Но таких было не более десяти. Те, кто пришёл из войск с уже отслуженным годом, отправились домой, но всё же через войска. Которые пришли с гражданки, отправились в войска дослуживать год. Прямого пути домой не существовало. Дембельнулся и Заварин, как его ни уговаривали остаться. Саныч начал эксперименты по выращиванию нового старшины из состава курса.