Натали Анжети - Полтора килограмма. Роман

Я молчал, не зная, что ответить этой милой девушке. Ее глаза обдавали таким холодом, что я предпочел опустить свой взгляд на теплую чашку чая, которая покоилась в ее правой руке. Она терпеливо ждала, вызывающе прищурив глаза. Наконец, когда затянувшаяся пауза уже стала беспокоить нашего оператора, он судорожно знаками показал Кэрол, что время идет и готов прекратить съемку, если она подаст знак.

– Так далеко в своих умозаключениях я еще не заходил. Но вы правы, Кэрол, – тихо произнес я. – Мы живем в таком жестоком мире, где, казалось бы, благое начинание может обернуться против нас же самих. Вы еще очень молоды и вряд ли всерьез задумывались о смерти, а у моего изголовья она стояла уже дважды. И боюсь, наша третья встреча с ней станет финальной. Это неприятное холодящее чувство страха и беспомощности не пожелаю пережить никому. Даже ради будущего всего человечества я не откажусь от возможности жить! Уж простите меня, но я совсем не герой! Однако могу вас успокоить: даже богачи не смогут жить вечно. Сколько жизней может выдержать человеческий мозг? Две, максимум три. Однажды и его клетки износятся и не смогут качественно выполнять возложенные на них функции.

Журналистка нервно улыбнулась. От возникшей поначалу между нами симпатии не осталось и следа. Мы оказались по разные стороны баррикад. Я – способный купить всё и всех богач. Она – обреченная на участь донора для таких как я.

Обдав меня ледяным взглядом с дежурной улыбкой на лице, Кэрол задала свой следующий вопрос:

– А как ваши близкие отнеслись к такому непростому решению?

– Сын будет здесь с минуты на минуту, и, возможно, сам ответит на этот вопрос. Мы очень близки с Джимом, я бы даже сказал, что ближе его у меня никого нет. Он с самого начала знал всё о проводимых исследованиях, понял и полностью поддержал мое стремление создать лабораторию, хотя и отговаривает от операции. Сын считает, что на данном этапе риск слишком высок и нужно продолжать эксперимент. А дочь сейчас переживает новую влюбленность где-то на Сейшелах. Для меня она по-прежнему остается маленькой девочкой, поэтому я пока не стал ее волновать и посвящать в свои планы.

– Вы допускаете, что после операции можете стать неполноценным человеком в плане здоровья? – осторожно поинтересовалась журналистка уже более мягким тоном.

– Да. Вы, Кэрол, сейчас озвучили мой кошмарный сон. Я стараюсь гнать от себя прочь подобные мысли. Уж лучше умереть, чем жить как овощ. Если такое все же произойдет, я попросил Джима не мучить меня. Думаю, он сможет справиться со своими чувствами и отпустить меня, ведь перед ним будет тело уже не отца, а постороннего для него человека.

Говорить о возможной ущербности не было желания, и, поерзав в кресле, я пробурчал:

– Какой там у вас следующий вопрос?

Кэрол понимающе кивнула:

– А следующий вопрос о ваших родителях. Какими они были?

Я закрыл глаза, возвращая свою память в тридцатые годы прошлого века. Мой голос наполнился теплом от нахлынувших воспоминаний. И я, не спеша, с расстановкой, начал восстанавливать хронологию событий, послуживших причиной моего появления на свет:

– Отца звали Джон. Невысокий коренастый весельчак с ежиком густых черных волос, покрытых равномерными вкраплениями седины. От близоруко прищуренных глаз лучиками отходило множество мелких морщинок. Голос был густой, басовитый. Занимаясь ремонтом машин, отец обычно напевал что-нибудь себе под нос. Помню его хорошо, хоть мне и было всего четыре года, когда он погиб. Его руки были постоянно заняты каким-то делом, будь то деревянный свисток для меня, который он мастерски вырезал ножом, или же ремонт обуви любого из членов семьи.

Журналистка улыбалась. Нам вроде удалось восстановить статус-кво. Враждебность исчезла с ее милого личика, и она слушала меня, накручивая на палец прядь длинных волос. Оператор почти всё время снимал крупным планом мое лицо и практически не поворачивался к Кэрол, что давало ей возможность держаться расслабленно, чего уж точно нельзя было сказать обо мне.

– Кто он был по профессии?

– Автомехаником от Бога, и неиссякаемая очередь к нему была лишним тому подтверждением. Помню его пропахший насквозь бензином пиджак, с отяжелевшими карманами, в которых он постоянно таскал какие-то болтики и гайки. Долгие годы запах бензина ассоциировался у меня с отцом. У него были крупные жилистые руки, которыми он зарабатывал на жизнь для нас с мамой, а также для своих родителей и двух братьев, оставшихся на ферме в Миннесоте. Как и любой мальчишка, он с детства грезил морем, которое видел только на картинках. И в поисках приключений по исполнении совершеннолетия приехал в Глостер. Но тут бриг его грез разбился о подводный риф действительности в самом непредсказуемом месте. Оказалось, что он страдает морской болезнью, которая делала невозможным его пребывание на корабле длительное время. Однако о возвращении на ферму не могло быть и речи. Поэтому, потерпев неудачу на одном поприще, отец без особых раздумий отправился в гараж при таксомоторном парке, где в полной мере и раскрылся его талант. Там он работал, пока не началась война. Отец выполнил долг перед Родиной и вновь вернулся в Глостер в тот же таксомоторный парк. А в начале двадцатых годов, когда сухой закон вступил в силу, он, поддавшись на уговоры друга, стал бутлегером. Дело это было рискованное, но, безусловно, прибыльное. Глостер оказался друзьям тесен для такого рода занятий, и они перебрались в Бостон. С появлением легких денег как-то незаметно обнаружилось и много приятелей с общими интересами, которые включали в себя посещение ресторанов, ипподромов при неизменном эскорте красивых девушек. Надо отдать ему должное: во всей этой круговерти веселья он не забывал о стариках и регулярно отправлял им добрую часть заработанных денег. Жизнь казалась прекрасной, но тут на Америку обрушился небывалый по своим масштабам экономический кризис. Сухой закон отменили, и вскоре, промотав остатки былых накоплений, отец был вынужден вернуться к ремонту машин.

Он по-прежнему был холост. Мысли о женитьбе не посещали его до тех пор, пока он не встретил мою мать, которая сумела изменить его приоритеты в сторону семейных ценностей. На момент их знакомства отцу было уже сорок три года. Он влюбился в нее, как мальчишка! Должен заметить, что отец обладал невероятной харизмой. Являясь прекрасным рассказчиком баек, которых он знал великое множество, зачастую не совсем приличного содержания, сразу становился душой любой компании. За годы, проведенные в Бостоне, он так и не обзавелся собственным жильем, поэтому, скитаясь с квартиры на квартиру, однажды поселился на Вашингтон-стрит, по соседству с домом, в котором жила моя мать со своими родителями.