Натали Анжети - Полтора килограмма. Роман

Ее звали Розмари. Она выглядела гораздо младше своих двадцати четырех лет. Спешу заметить, что особой красотой мама не отличалась. Миниатюрная худощавая шатенка, с мелкими чертами лица, плоской грудью и тонкой талией. Со стороны ее легко можно было принять за девочку пубертатного возраста. Отец ласково звал ее Канарейкой, прежде всего, за ее любовь к желтому цвету. Подвижная, любознательная, она действительно напоминала маленькую птичку с круглыми карими глазками. Уж чем эта девушка зацепила прожженного балагура и ловеласа, не знаю. Но он стал оказывать Розмари различные знаки внимания в виде комплиментов и продуктов питания, которые в начале тридцатых годов были на вес золота. Она же в свою очередь не спешила отвечать ему взаимностью.

– Не слишком вдаюсь в детали? – вдруг спохватился я.

Кэрол с теплом в глазах внимательно слушала рассказ. Мне даже показалось, что она уже простила меня за то, что я категорически отказываюсь умирать.

– Нет, вы всё замечательно излагаете, – одобрила она.

– Через полгода сердце матери всё же не устояло перед ночными серенадами под гитару, которым рукоплескали все соседи дома, и она, как и положено канарейке, отозвалась на призыв кенара, – иронично подметил я. – Однако тут свое категоричное «нет» сказал дед, с которым отец был почти ровесник. Думаю, даже не стоит говорить о том, что ее родители не желали такого мужа для своей дочери. Дед был волевой человек. Его мнение в нашей семье никогда не подвергалось сомнению. Он походил на старого матерого волка. Имел крупный нос, который унаследовал от него и я, седую шевелюру и такие же седые, свисающие на глаза брови. Комплекция у него была плотная, широкие плечи и короткая шея. Признаться, внешне я его точная копия, только вот телосложение мне досталось не от волка, а от канарейки, – беспомощно развел руками я. – Бабушка же, напротив, была смешлива, говорила нараспев, растягивая слова. Она напоминала мне сову. Полненькая, низкорослая, с отсутствующей талией. Круглые, всегда удивленные глаза, вздернутый носик и очень изящный маленький рот. Бабуля поджимала губы так, что они создавали кружочек. К тому же сколько ее помню, она всегда страдала бессонницей, поэтому по ночам часто занималась рукоделием при свете ночника или же читала книги. Когда она умудрялась отдыхать, ума не приложу.

– В итоге мама сбежала с отцом, и две недели их прятали у себя друзья. Деду пришлось уступить. Свадьбу отметили более чем скромно. Позволю себе напомнить, что это были самые тяжелые для Америки годы за весь период Великой депрессии.

Мое игривое настроение бесследно улетучилось, когда я перешел к этой части своего повествования:

– Мама рассказывала, что в то время наиболее бедные семьи питались мясом лягушек, готовили пищу из съедобных растений. Дед, как мог, тянул на себе содержание всех членов семьи, преподавая в школе точные науки. На его иждивении находились жена, дочь и четырнадцатилетний сын Курт. Мама закончила музыкальную консерваторию, но из-за кризиса найти работу по специальности было практически невозможно. Отец перебрался жить в трехкомнатную квартиру родителей мамы. Появление в доме второго кормильца значительно облегчило положение семьи. В сентябре тридцать третьего года родился я. Вероятно, сказалось однообразное скудное питание матери во время беременности, но весу во мне при рождении было меньше двух килограммов. Отец пребывал на седьмом небе от счастья! В те годы он занимался перевозками грузов на дальние расстояния. Его по несколько дней не было дома. А в свои редкие выходные брался за ремонт машин. Он в буквальном смысле валился с ног от усталости. Часть заработанных денег он по-прежнему отсылал родным на ферму. В мае тридцать восьмого отца не стало. Выполняя очередной рейс, он просто уснул за рулем.

С его уходом финансовое состояние семьи резко пошатнулось. Мама, словно надломленная ветка, поникла и потеряла радость к жизни. Между бровей над переносицей навсегда поселилась горестная складка, придающая лицу выражение глубокой скорби. Она подолгу стояла возле окна, стиснув рукой ворот халатика, и смотрела в темноту, словно ждала, что муж вот-вот вернется. Сотни безработных слонялись по городу в поисках хоть какого-то заработка. Серые лица людей теряли свои очертания на фоне серых камней города, серые одежды подчеркивали серые круги под глазами, полными отчаяния. До шести лет я жил в этом сумрачном мире. В силу своего возраста я не понимал озабоченности взрослых. О тех годах у меня создалось превратное ощущение благополучия и достатка. Во-первых, другой жизни я не знал. Во-вторых, на кухне всегда можно было раздобыть ржаную лепешку, а десертом зачастую служили листья стевии, которую выращивала мама в глиняных горшочках на подоконнике в нашей спальне.

После смерти отца маме удалось устроиться прачкой в одну состоятельную семью. Возвращалась домой она поздно, и дед всегда встречал ее, так как повсюду орудовали банды голодных беспризорников. Иногда хозяева особняка, в котором она работала, выбрасывали какие-то вещи, и мама приносила их домой. Это был настоящий праздник!

У меня рано проявились способности к математике. Вероятно, сказалось то, что я много времени проводил с дедом. В три года уже читал и писал. В четыре – знал таблицу умножения. В пять – решал задачи для третьего класса. Очень быстро я понял, что обладаю феноменальной памятью – словно фотографировал взглядом лист бумаги и затем читал с него воспроизводя в своей памяти. В школе без особых усилий запоминал ряд многозначных чисел и мог перемножать в уме трехзначные числа. Это была самая обычная школа, расположенная неподалеку от нашего дома. В каникулы я читал учебники, поэтому почти всегда на уроках активно поднимал руку и отвечал на вопросы учителя по новой теме. Домашнее задание предпочитал выполнять сразу после урока во время перемены, в то время как другие мальчишки бегали по коридорам, высвобождая излишки бьющей через край энергии. Я рос отрешенным и созерцательным ребенком. Мне были малознакомы радости и быт многолюдного двора, где все ребята играли в футбол. Я же оказался слишком медлительным для таких игр. Во время прогулок чаще мечтал о чем-нибудь, сидя в стороне на лавочке, вздрагивая, когда мальчишки просили пнуть им улетевший за пределы поля мяч. Мне исполнилось девять лет, когда от инсульта умер дедушка. К тому времени кризис в стране уже закончился, но потеря кормильца для семьи стала серьезным испытанием. Курт уехал на строительство небоскребов в Чикаго, где в это время началась вторая волна «архитектурных причуд». Там он женился, обзавелся детишками и благополучно прожил всю жизнь.

Когда мне исполнилось двенадцать лет, я напросился в помощники к старому мудрому почтальону Вэйну Доэрти. Это была очень колоритная личность. Седой, с усами и бакенбардами, словно сошедший со старинной гравюры. Его дом тогда казался мне целой библиотекой. Одна стена была полностью отведена под полки с книгами в старых потрепанных переплетах. После занятий в школе я спешил к нему на почту. В юношеские годы он заменил мне деда. Вэйн научил меня двум вещам: курить и анализировать то, что я вижу. Например, он брал в руки конверт и по почерку, запаху, марке и адресу пытался охарактеризовать отправителя письма. Меня это ужасно забавляло! Мы наугад вытягивали конверт, словно карту из колоды, и каждый, бравируя своей наблюдательностью, пытался как можно больше рассказать об отправителе конверта. Я помогал ему разнести почту, а он мне за это каждый раз давал доллар и кормил в местном трактире.