Натали Анжети - Полтора килограмма. Роман

Окончив школу, я поступил в Северо-Восточный университет на математический факультет, параллельно подрабатывая наборщиком в одной из типографий. Среди однокурсников пользовался уважением, но не более. Конечно, у меня была пара близких друзей, таких же, как и я, зажатых комплексами «ботаников». Девушки на меня внимания не обращали. Худой и сутулый очкарик, с большим прыщавым носом. Поэтому вечера я проводил не на свиданиях, как все сверстники, а в своей комнате с книгой в руках.

Мне было тридцать, когда умерла мама, и нахлынувшую пустоту я пытался заполнить книгами. Она ушла так тихо. Оторвался тромб. Смерть была мгновенной. Ей было всего пятьдесят шесть. И мы остались с бабушкой вдвоем. Позже я часто отматывал свою жизнь, как кинопленку, назад. И ругал себя снова и снова, что слишком мало времени проводил с ней рядом. Она так много еще не успела… – мой голос предательски задрожал.

Девушка поспешила сменить тему:

– Мистер Харт, расскажите о своей первой жене, как вы с ней познакомились?

Я немного помедлил. Воспоминания об этом человеке были святы для меня. Она была особенная, и говорить о ней нужно было лучшими избранными словами. Хотелось, чтобы Кэрол в полной мере прочувствовала, каким удивительным человеком была Хелен. Мои чувства к ней не помещались в обертку самых восторженных слов, существующих в английском языке.

– Хелен – это отдельная большая глава моей жизни, и самое нежное воспоминание, – я словно подержал эти слова на груди возле сердца, прежде чем произнес их. – Она полюбила меня бедным, никому не известным, невзрачным парнем и заставила поверить в то, что я самый умный, самый красивый и самый сильный. Мы встретились, когда мне было двадцать семь, а ей девятнадцать. Нас будто накрыло горячей волной. Это была любовь с первого взгляда. Не знаю, какой ее видели другие мужчины. А я вдруг взглянул и словно встал на край пропасти, раскинул руки в стороны и полетел, но не вниз, а вверх, аж дух перехватило. Она была такая миниатюрная, с тонкой талией, длинной шеей и лебединой грацией. Голубые глаза с длинными ресницами всегда по-детски наивно смотрели на этот мир, темно-русые волосы аккуратно уложены в пучок на затылке, лишь две пряди на висках выдавали в ней легкую степень кокетства. В ней было что-то притягательное и греховное. В ней сочетались чувственность с наивностью неискушенной девочки. Более доброго и отзывчивого человека мне никогда уже больше не довелось встретить.

Я попал в больницу с пневмонией и лежал в одной палате с ее отцом. У него был абсцесс легкого. Хелен навещала его каждый день, и, обратив внимание, что я много читаю, однажды поинтересовалась содержанием книги, лежащей на моей тумбочке. Я был смущен ее вопросом и, преодолевая неловкость, поведал о сюжете книги Айн Рэнд «Атлант расправил плечи» и о том, что читаю ее третий раз, так как всё, что было в доме, уже проштудировано неоднократно. И, вконец залившись румянцем до самых кончиков ушей, попросил принести любые книги, которые есть у нее. Так у нас завязалась дружба.

Ее отца через неделю выписали, а она продолжала приходить, но уже ко мне. Мы о многом разговаривали. Она была благодарным слушателем, не лишенным чувства юмора и остроумия. Нередко ее каверзные вопросы ставили меня в тупик. После выписки из больницы я стал частым гостем в их доме. Ее отец еще в больнице относился ко мне как к родному сыну, а узнав, что я рос без отца, и вовсе проникся симпатией. Мне нравилось бывать у них. Это была не совсем обычная семья. Дело в том, что бесспорным лидером в ней была мать Хелен, ее звали София. Тучная дама с восьмым размером груди, мужской походкой и зычным голосом. На ее фоне щупленький и лысый Джек, с по-детски распахнутыми голубыми глазами и широкими, но короткими, словно два кусочка меха, бровями, выглядел довольно комично. «Калмен, не суетись под ногами!» – то и дело доносилось с кухни. Отца звали Джек Калмен – он работал машинистом на железной дороге. Впрочем, эта напускная строгость в отношениях не была лишена и нежности, свидетелем которой я не раз являлся. София могла повелительно прижать голову Джека к своей груди, осыпая поцелуями его гладкую макушку. Вид Калмена в эти моменты был безмятежно счастливый и безропотный. А семья умилялась, созерцая такую идиллию.

Хелен в то время изучала искусство в Бостонском университете. Я встречал ее после занятий, и мы гуляли по набережной или просто устраивали пикник, лежа на газоне под раскидистым кленом. Нам не нужны были слова. Мы могли часами молча гулять, взявшись за руки. Я был до неловкости неискушенным в вопросах любви. Меня разрывало от чувств, которые, краснея, лелеял в своем сердце. Я посылал ей бессловесную волну любви, а она в ответ – цунами обожания! Мы встречались три года, ровно столько, чтобы Хелен окончила университет, а я смог накопить на более-менее приличную свадьбу. С моей стороны посаженным отцом был старина Вэйн Доэрти.

Двадцать второе октября шестьдесят третьего года стало самым счастливым днем в моей жизни: я стал отцом замечательного сына! Джим рос покладистым и жизнерадостным малышом, умеющим самостоятельно находить для себя занятие. Он не унаследовал моей феноменальной памяти, однако учился всегда на отлично. В доме было не так много игрушек, но книг в нем всегда было более чем достаточно. Я горжусь своим сыном, его человеческими качествами, которые в него заложила Хелен, и его интеллектуальными способностями, которые развил в нем я.

Жена никогда ни на что не жаловалась и свое недомогание оправдывала усталостью. Когда она всё же решилась обратиться к врачу, было уже слишком поздно. Метастазы опутали большую часть внутренних органов. Она сгорела на моих глазах за четыре месяца. Джиму тогда только исполнилось четырнадцать. То лето выдалось на редкость дождливым, даже река Чарльз стала значительно шире своих границ. Я потерянно бродил по берегу, как тогда с Хелен. Сидел под нашим с ней излюбленным кленом. Дождь нещадно хлестал по опущенным плечам, а я намеренно не брал с собой зонт, потому что вода скрывала мои слезы. Дома при сыне не мог плакать, а здесь выпускал свою боль. София взяла на себя ведение домашнего хозяйства, Джек пережил дочь всего на четыре года. Теща скончалась в девяносто восьмом году. Я до последних дней называл ее мамой. Собственно, таковой она для меня и стала: эта женщина по-матерински заботилась о нас с Джимом все эти годы.

Лицо Кэрол выражало искреннее участие и сострадание.

Я замолчал. Глаза затуманились от подступавших слез. В последнее время нервная система часто давала сбой. Мне с трудом удавалось управлять своими эмоциями.

Уже через секунду рядом с моим креслом возник Патрик с двумя таблетками на блюдце и стаканом воды в руке. Я поспешно принял спасительные пилюли, запил их и поблагодарил дворецкого.