Владимир Колин - Зубы Хроноса

Обеспокоенный, я понимал, что у меня нет никакой возможности связаться со своими, и не знал, сколько времени выдержу в этой странной красной субстанции, свойства которой были мне неизвестны. Даже если руководство института, заинтригованное тем, что я не вступаю с ним в контакт в предусмотренные промежутки времени, пошлет мне на помощь спасительную бригаду, может оказаться, что она найдет меня слишком поздно.

И все же я не мог сидеть, сложа руки. Я чувствовал потребность постичь смысл незнакомой мне установки, в плен к которой я невольно попал: ведь еще недавно я был так разочарован, узнав о выпавшем на мою долю поручении, и больше всего на свете мечтал открыть хотя бы одну из тайн, хранимых неисследованным миром. Я решительно оторвался от белого треугольника и начал осторожно продвигаться в красной субстанции, не нагибаясь, так как свод туннеля был очень высок. До потолка я не доставал. Зато, раскинув руки, я мог коснуться кончиками пальцев обеих стен.

Прежде всего, меня заинтересовал красный «воздух».

Весь ли воздух Потерянной планеты состоял из такого газа, сохранившегося здесь лишь благодаря таинственной газонепроницаемости туннеля, или эта субстанция имела определенные свойства, ради которых и была, заключена в огромную капсулу, в которую я попал?

Если это был «воздух» исчезнувшего мира, у меня была хотя и слабая, надежда обнаружить выход. Если речь идет о редкой субстанции, сохраняемой специально, значит, я не выйду отсюда никогда. Техника существ, соорудивших этот резервуар, внушала доверие…

Размышляя таким образом, я продолжал осторожно продвигаться по туннелю. Не знаю, сколько времени я шел так с протянутыми вперед руками, боясь каждую минуту наткнуться на какое-нибудь препятствие, когда вдруг коснулся стены. Я сразу понял, что второе предположение оказалось, к моему несчастью, обоснованным: красная субстанция представляла собой редкий газ, хранившийся в большом резервуаре, крышку которого я задел. Но, подойдя к стене, я с удивлением различил в ней полупрозрачный диск, вделанный в непроницаемый камень, так же как оба треугольника.

Диск напоминал блестящий глазок, возле которого возвышалась парчовая скала, и меня поразила страсть живших на Потерянной планете людей — разрешите мне называть их так — к геометрическим формам. Прижав ладони к прозрачной поверхности, я приблизил к ней лицо, пытаясь различить что-нибудь за ее застывшим льдом. Мне показалось, что диск вибрирует, ходит волнами, словно пронизанный силовыми линиями… и вдруг я проник за него. Я очнулся захваченный, застывший в бесцветной массе, в невидимой субстанции, не позволявшей мне двигаться.

Я до сих пор не понимаю, как проник сквозь полупрозрачный глаз окна, привел ли я в действие новый механизм или дискообразное окно было сделано из материала с неизвестными свойствами. В то время как в красной субстанции туннеля я передвигался без всякого труда, сейчас — казалось бы, не окруженный больше ничем — я чувствовал себя погруженным в компактную массу. Мне представилось, что я проник в силовое поле невероятной силы, но я тут же подумал, что такая сила должна была раздавить меня на месте. Я же просто чувствовал себя, как в невидимой смирительной рубашке. Не в силах двинуться, я обвел вокруг взглядом, пытаясь понять, куда я попал.

Я находился в шестиугольном помещении, стороны которого составляли круглые глазки, вплавленные в темную массу. Диск, сквозь который я проник в сердце этого полупрозрачного многогранника, составлял лишь одну из его сторон, так же как — понял я теперь — и блестящий глазок возле парчовой скалы (очень возможно, что в красном туннеле я прошел, в обратном направлении, то расстояние, которое преодолел, прыгая с камня на камень, на поверхности астероида). Теперь я не мог предполагать, что красный газ был всего навсего субстанцией, хранившейся в огромной капсуле, в которую я попал. Скорее, переход через красный туннель подготавливал проникновение в прозрачный многоугольник, и все это было частью таинственного механизма непонятного назначения. Обеспокоенный, я ждал результатов действия странной силы. Навязанная мне неподвижность была настолько неприятна, что мне показалось, будто прошел уже целый час с тех пор, как я был скован невидимой силой, как насекомое в окаменевшем кусочке янтаря.

Как же велико было мое удивление, когда я обнаружил, что стрелка хронометра на моей правой руке не сдвинулась с места! Это был усовершенствованный механизм, предназначенный для того, чтобы действовать в любых условиях, который, практически, не мог испортиться. Я замер, не сводя глаз с циферблата и считая про себя до шестидесяти. Стрелка не двигалась.

Хронометр перестал действовать! Испортился ли он несмотря ни на что, или не мог функционировать в ненормальных условиях многоугольника? А если стрелка продолжала двигаться, но я не мог этого уловить?

Это предположение ужаснуло меня не столько своей абсурдностью, сколько тем, что я был готов принять его, как возможное объяснение. Что со мной происходит? Я вдруг вспомнил обезьяну из институтской лаборатории, у которой создали смешные рефлексы — например, она съедала кусок каната, когда ей предлагали на выбор канат или банан. Казалось, она даже не видит банана, который раньше уплетала с таким аппетитом, если вместе с ним ей не давали кусочек каната… Не обусловливала ли и мое поведение неизвестная сила, распространенная в помещении, в котором я находился?

Но я не успел себе ответить. Пораженный, я смотрел в центр помещения, где обезьяна уплетала банан. И не какая-нибудь обезьяна. Я мог поклясться, что это был Стоп, павиан из нашего института.

Отупевшим взглядом я следил за тем, как он ест банан, разгуливая по помещению, как делал это обычно.

Он ел быстро, но банан не кончался. Мне захотелось крикнуть, но — защищаемые каской — мои губы не двигались. А там, впереди, Стоп все с тем же аппетитом уплетал банан. Я думаю, все это длилось с полчаса, но стрелка хронометра не двигалась, и я смотрел на Стопа без мыслей, без реакций, потому что знал, что это невозможно, что он не мог есть банан в этом многоугольнике хотя бы уже потому, что умер два года тому назад.

Неужели я сошел с ума? Совершенно измученный, я все же попытался проверить себя. Попробовал вспомнить, кто создал ему этот смешной рефлекс с канатом и вдруг вспомнил: Гиня. Но достаточно было мне вспомнить о нем и увидеть его глуповатое лицо, как Стоп бесследно исчез. Вместо него в помещении стоял Гиня.

— Что у вас на Церере? — хотел я спросить, но, как в кошмаре, мои губы не двигались.

— Ничего, Богдан. Потеря времени.

Он отвечал! Он слышал меня, хотя я не говорил, и отвечал на мои слова, не слыша их. Но Гиня тоже не двигал губами. Что это значит? Что здесь происходит?