Хидзирико Сэймэй - В час, когда взойдет луна

— Деньги на первое время есть. База тоже есть. Первое дело — перебраться через границу всем цирком.

— Стопом? парами? как разобьемся?

— Священник должен быть в паре со мной, — сказал Игорь.

— Нет, — возразил Эней. — В паре с тобой буду я.

— Твои похороны, — фыркнул Игорь.

— Никаких похорон, — сказал Костя. — В паре с Игорем иду я. Или ша, никто никуда не идет. Командир, ты что, спал на катехезе? Если мы будем мыслить по-старому, лучше ни с чем не затеваться вообще.

Все замерли в напряженном молчании. Эней стиснул ножны-трость так, что пальцы побелели — а потом разжал руку и сказал:

— Да. Я был не прав.

— Слушайте, — сказал Антон, — а почему парами-то? Почему не вчетвером? Муж, жена, брат, сын-подросток… — он улыбнулся. — Семья…

— И кто у нас будет женой? — покосился Костя. — Спичку потянем или посчитаемся «эники-беники»?

— Не в этом дело, — отмахнулся Эней. — А в том, что на всех точках есть наши с Игорем данные, все, что они могли собрать. Включая генматериал — на меня. Я там в мотеле его много оставил. Накроют одного — накроют всех. А парами легче смываться.

Вот, значит, почему он не стал настаивать на том, чтобы идти в паре с Игорем.

— Я тут карту одолжил, — Эней достал из сумки и развернул старую, проклеенную во многих местах для сохранности скотчем бумажную карту. — Долгих бросков делать не будем. Красное — Жовква — Рава-Русская — Томашув-Любельский. В каждом городе — встречаемся и обсуждаем лучший маршрут на завтра. До Красного я уже просчитал. Можно трассой — сначала 16-1, потом — М-12. Можно автобусом до Зборова, а там до Красного электричкой.

— Значит, транспортом идёт ваша пара. Потому что… Потому что вот, — он показал на Игоря, незаметно сникшего в траву. Только что полулежал, опираясь на локоть и, подтянув свои длинные ноги, принимал оживленное участие в обсуждении — и как-то внезапно, словно подстрелили, заснул, спрятав лицо в лопухи и закрыв руками голову.

— Все, готов, — вздохнул Костя. — Боролся, сколько мог. Раньше его в восемь отрубало. И так весь день, только в семь растолкать сможем, и то будет вареный. Так что — да, только транспортом.

— И, — сделал вывод Антон, — встречу можно назначать только между нашей ночевкой и вашей дневкой. Щель — между семью и одиннадцатью вечера и пятью и десятью утра?

— Вечером лучше, — сказал Костя. — Вечером он бодрее.

— Я подключусь и посмотрю расписание, — Антон поднялся.

— Давай, — одобрил Андрей. — А мы с Костей сейчас отнесем его к гвардиану. А то он и не заметит, как его муравьи съедят.

Костя взял данпила под мышки, Андрей — под коленки. Он был не столько тяжелым, сколько громоздким — безвольные руки и ноги мешали, голова болталась. В «бункере» Игоря уложили на отведенный ему топчан, застеленный одеялом и спальным мешком.

— После непродолжительной гражданской панихиды тело было предано земле, — не удержался Антон.

— Тоха, — выдохнул Костя. — Нашему кумпаньству и одного данпила с извращенным чувством юмора хватит с головой.

— Ещё неизвестно, — Андрей вытер лоб. — Ему нужно пережить ещё одно полнолуние. Ты забыл?

Началось с запахов. Воздух в подвале — в келье? — был очень свежим и Игорь, если бы захотел, мог бы по аромату цветов, по вкусу травы описать сад вокруг сторожки. Три года назад он просто опьянел бы от одной этой рвущейся в голову весны. Сейчас — только регистрировал. Бензин был бы не лучше и не хуже. Потом…

Психотерапия брата Михаила оказалась проста: благодари. Каждое утро, каждый вечер, за каждого человека и за каждый цветок, за все, что ты имел и за все, что потерял и за все, что ещё будешь иметь и потеряешь. Через «не хочу», через «не могу», через «тошнит уже».

Он прошел через «не хочу», «не могу» и «тошнит» — и где-то на четвертый день что-то начало пробиваться. Вертя в пальцах кленовый листок, он поймал себя на том, что наслаждается его свежестью, сладковатым запахом и лапчатой формой.

…Из благодарности родилась радость — Игорь понимал психологический механизм, который тут заработал, это все равно что американский «keep smiling» — натяни на морду улыбку, заработает обратная связь и поднимется настроение. Благодари за простые вещи — и рано или поздно найдешь их стоящими благодарности. «Всего лишь самовнушение, дружок. Не обольщайся. Ты просто подключаешься к весёлому массовому психозу, которым здесь живут люди. Сознательно. Браво. Хороший ход. Ещё немножко — и будешь совсем как этот монах, который начал с профессорской кафедры, а кончил должностью сторожа при свинарнике».

Эти мысли не нравились Игорю, раздражали — и это тоже само по себе было хорошо. Он злился — значит, оживал.

Его побаивались в деревне — как побаиваются всех, кто гуляет преимущественно после темноты. Он знал: если бы не монахи — его быстренько тут оприходовали бы. И никого за это не осуждал — именно это он и заслужил по большому счету. Что ж, гордости у него никогда не было, это не открытие. Он жил милостью людей и нисколько этим не смущался — особенно когда находился среди семинаристов. Ребята были очень разные и очень славные, и это тоже было счастьем и удачей. Потому что когда вместо вялой приязни он ловил себя на злобе, желании уязвить или унизить, рассчитаться злом за поданную милостыню, он знал, что это — чужое. Что в него опять стучатся снаружи.

Ну, и окончательным толчком к пробуждению стала сестра Юля. Рыжеватое очкастое солнышко ростом метр шестьдесят и с комплекцией домовой мыши. Сгусток радости напряжением в пять тысяч вольт.

Она была первой, кто не совершил никакого усилия над собой, пожимая ему руку. Он очень ценил в доминиканцах и семинаристах это усилие по преодолению въевшегося уже в печенки рефлекторного страха. Но сестра Юля, кажется, просто не заметила, как холодна его ладонь.

— Вы Игорь, да? — только и спросила она.

— Да, я Игорь.

И всё.

Её присутствие действовало даже на сумрачного Ван Хельсинга как на катушку проволоки, попавшую в мощное магнитное поле. Игорь отчётливо понимал, что в этом поле высокого напряжения ему всё равно, что она преподает. Излагай она буддийскую доктрину — он бы впитывал с той же охотой. Лишь бы находиться в её обществе.

Однако близилось новое полнолуние — и… тут даже новообретенные чувства не помогали. Даже наоборот. Лунный свет проходил сквозь черепицу, дерево и камень, ощущался как давление и требовал, требовал, требовал…

Отпускало только в подвальной часовенке доминиканцев, перед вмурованным в стену сейфиком, рядом с которым все время горела лампа. Но Игорь не мог проводить там все время. «Почему вы мне не даёте? — сорвался он однажды. — Почему с этой формальностью нельзя покончить прямо сейчас — побрызгать на меня водичкой с соответствующей формулой и дать в зубы Хлеб, который — ладно, я уже согласен — не совсем хлеб? Это… несправедливо. Сволочи вы, а не христиане». Брат Михаил даже не ответил — Игорь сам понял, что сморозил глупость. Блудному псу Господню не помогла даже священническая благодать: ключи от выметенной комнаты Бог у себя не держит, возвращает хозяину, а уж как ими хозяин распорядится… Воля. Ему нужна воля — но где её взять?