Алексей Рыжков - Случайная тень

4.

14 марта. Сикачи-Алян, Хабаровский край.

Борис осторожно пробирается по скалистому берегу Амура. Ветер с реки прошивает тонкую ткань куртки, колет ледяными иглами, вышибает слёзы на глазах. От холода аккумулятор цифрового фотоаппарата совсем сдох, и его хватит ещё от силы на пару фотографий. Тут Ветров натыкается на очередной петроглиф – изображение лошади. Он включает цифровик, ищет удачный ракурс, и только собрался нажать на спуск, как аппарат обиженно пискнул, задвинул телескопический объектив и вырубился.

– Боря! Этих лошадей в Интернете пруд пруди. Отличные фотографии при солнечной погоде, и снято хорошими зеркалками, а не такой мыльницей как у тебя. Иди к костру, погрейся.

Деревянкин стоит под сенью деревьев и ухмыляется, позади него горит жаркий огонь. Ветров убирает бесполезный цифровик в чехол, ёжится от холода и, перебираясь с валуна на валун, направляется к костру.

– Вообще-то это была твоя идея – завернуть с конгресса сюда.

– А я ж не спорю. Только на берегу нам делать нечего, тут уже всё давным-давно сфотографировано, зарисовано и каталогизировано. Хотя да. После ледохода иногда появляются новые камни.

Деревянкин поправляет костёр, искры взмывают ввысь и тут же исчезают, подхваченные ледяным ветром.

– Сейчас погреемся и на мыс Гасян пойдем, осмотрим древний жертвенник.

Борис молча кивает, а его друг – палеоархеолог Деревянкин явно жаждет умного разговора.

– Вот ты мне скажи, что есть эти петроглифы с точки зрения твоей семиотики?

Мда, никуда они не пойдут, пока Женя не наговорится. Борис присел на бревно, неторопливо достал из внутреннего кармана трубку, жестяную коробку с табаком и принялся набивать небольшую чашечку ароматным Ларсенсом.

– Вопрос сложный, Жень. С моей точки зрения – эти изображения, скорее эмоции, чем информация.

– Ну-ка, объясни.

– Олень на дорожном знаке – сообщение в чистом виде, олень на таком вот камне совершено другое дело.

Он вытащил из костра горящую головню и раскурил трубку.

– Хотя в некоторых культурах ритуал подготовки к охоте включал в себя также изображение животного, на которого собирались охотиться. Так сказать «мессэдж» высшим силам, чтоб они послали племени то, что нужно его людям. Но тут явно другой случай – выбить на камне изображение слишком трудоёмкий и длительный процесс.

Ветров снова молчит. Он уставился в огонь, попыхивая трубкой, ароматный дымок смешивается с дымом костра и тает среди деревьев. Ему уже хочется домой – в свой уютный кабинет со старой зелёной лампой, древним компьютером и столом, за которым когда-то работал его отец. Он сыт по горло и Дальневосточным Археологическим конгрессом и этой бестолковой поездкой, которую затеял Женя. Петроглифы Сикачи-Аляна – конечно уникальный памятник, но болтаться тут на пронизывающем ветру с жалкой мыльницей?

– Я тушёнку взял – говорит Деревянкин, извлекая консервную банку из объёмистого кармана аляски. – Может, перекусим? Можно разогреть на огне.

Борис отрицательно покачал головой. – Пошли уже на этот Гасян, у меня самолёт в три часа ночи.

– Да успеешь ты в свой Питер, до Хабаровска семьдесят вёрст – доедем за час. – Женя убрал тушёнку в карман, встал с бревна и обвёл рукой окрестности. – Наслаждайся, Борька! Смотри, какая красотища. В этих местах люди живут с эпохи палеолита – земля просто-таки пропитана древней историей. Чувствуешь? – Палеоархеолог тянет ноздрями воздух, смеётся и треплет Ветрова по плечу. – Насидишься ты ещё в своем кабинете. Ты когда последний раз в поле-то был?

– Семиотика кабинетная наука, Евгений Сергеевич. Мне нет нужды шастать по лесам и рыться в земле, это знаешь ли, твоя работа.

– Ладно, лингвист-семиотик. Пошли, осмотрим этот легендарный мыс Гасян. Даст бог, соберу-таки денег к лету, и всё же организую сюда экспедицию.

Вначале они идут по лесной тропинке вдоль берега, но минут через десять неуёмный нрав Деревянкина берёт верх, и они начинают продираться через лес. Борис держит дистанцию около двух метров – так чтоб ветви, раздвигаемые мощным Женькиным торсом, не хлестали по лицу. На его пути встаёт толстая сосна, и Ветров пытается обойти её слева. Тут-то всё и происходит. Почва вдруг уходит из-под ног, он лихорадочно машет руками, пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь, и тут его тело «встречается» с каменным полом пещеры. В левом предплечье что-то противно хрустнуло, боль пронзила руку и врезалась в мозг ослепительной вспышкой. Борис застонал, и сквозь зубы, смачно, как может только языковой специалист, выругался.

– Борька, ты живой?!

Ветров приподнялся и, скривившись от боли, пытается пошевелить пальцами левой руки. «Один перелом есть» – бормочет он, и, подняв голову к льющемуся сквозь проём свету, кричит – Не дождётесь! До верха пещеры – метра четыре, дальний её конец тонет во мраке. Ветров пошатываясь, делает несколько шагов, и тут под его ногой что-то скрипит. Он наклоняется и поднимает находку – небольшой каменный наконечник, в полуметре ещё один чуть крупнее.

– Танцуй, Деревянкин! Тут твоих любимых микролитов полно, и даже копать не надо.

Женя заметался по краю провала.

– Я сейчас спущусь, Боря. Ради бога, ничего там не трогай! Расположение находок чрезвычайно важно, дай мне минутку.

– Ты с ума сошёл? Мы потом отсюда не выберемся, тем более у меня рука сломана.

– Сломана?

– А ты думал! С такой высоты на камни, – это я ещё легко отделался.

– Тебе шину надо наложить.

– А лучше гипс. В селе вроде есть медпункт?

– Есть, Боря. Стой на месте, сейчас я что-нибудь придумаю.

Глаза Ветрова постепенно привыкают к полумраку пещеры, и тут он видит нечто такое, от чего сразу забывает про боль. Он лихорадочно роется здоровой рукой в карманах куртки и извлекает ключи от квартиры, – в брелоке крохотный диодный фонарик. Борис делает несколько осторожных шагов, светит на стену пещеры и вдруг понимает, что не дышит. Подсознание уже проанализировало древний петроглиф и вынесло вердикт – перед ним уникальная находка. Ничего из доселе им виденного не идёт ни в какое сравнение. На рисунке изображены изломанные деревья, поникшая трава и мёртвые люди со вздувшимися животами. По краям два погибших оленя – их ноги подогнуты, головы безвольно лежат на земле. Но самым странным был штрихованный квадрат на месте Солнца. В любой композиции древних, Солнце там, где ему и положено быть – сверху. А тут квадрат, и, чёрт возьми, где мог увидеть эту геометрическую фигуру человек эпохи палеолита?

– Сейчас, Боря. Ещё пару минут и я тебя вытащу!

Ветров словно очнулся, орудуя одной рукой, достал из чехла фотоаппарат и включил его. Аккумулятор чуть отогрелся и обещал, по крайней мере, одну фотографию со вспышкой. Борис наводит объектив на петроглиф, молится своим семиотическим богам и жмёт на спуск. Вспышка разорвала полутьму пещеры ярким всплеском света, и цифровик умер окончательно. Ветров, пожав плечами, убрал фотоаппарат в чехол и подошёл поближе. Да. Находка уникальна и удивительна. Это вам не спираль, не лошадь, и даже не лось. Настоящая картина, с сюжетом, композицией – выполненная ценой колоссальных усилий. Выбитые в камне борозды были глубокими, кое-где ещё остались следы угля, которым древний художник видимо, обвёл штрихи. Кому он адресовал это послание? Эти голые ветви с их драматичным изломом, эти вздувшиеся от голода животы мёртвых. «Я бы классифицировал это как интенциональный языковой знак» – бормочет себе под нос Ветров – «рассказ о событии столь значимом, что оно стоило нескольких недель или даже месяцев кропотливой работы. Винер определял информацию как сигнал, которого ждут. Разгадать бы теперь ещё это послание древних».