Ольга Апреликова - Золотой братик

Счастье быть в доме, где за окнами во все стороны – громадный зимний лес, а не в шумном интернате: там даже если сидишь в своей комнате один, все равно в любой момент кто-нибудь ворвется с игрушками или воплями, или воспитательница придет уроки проверить… И тут – никаких «Ты почему руки не вымыл?!» и «Где задание по письму?!» Так что Дай жил как мышка в комнате, про которую Артем в первый вечер сказал: «Дом», тихонечко решал задачки за большим столом, стоя на стуле на коленках, потому что иначе было высоко. Потом читал настоящие, бумажные или пластиковые книги со сказками – Артем их много принес, и стареньких чьих-то, и новехоньких.

Артем не заходил, будто тоже старался не мешать; когда нужно было идти кушать или утром вставать, звал с порога. Не воспитывал и не ругал за оценки. Заботился. В первый вечер еще принес большую коробку с чьими-то пожившими игрушками, и время от времени Дай расставлял на полу машинки, домики, человечков, звериков – больше всего нравилось, что это старые игрушки, что они долгие годы пролежали где-то в кладовой в подвале, а теперь будто снова оживают. Но перед сном Дай опять все в коробку убирал, потому что нужно соблюдать порядок. Юм любит порядок. И у Артема в доме тоже всегда был идеальный порядок и чистота.

Еще в коробке обнаружился малышовый музыкальный инструмент с клавишами, исцарапанный и едва живой, и Дай подбирал наугад сочетания из песен Юма. Едва слышно, правда, потому что элемент питания почти сел. А новые, сколько Дай не приносил вынутых из интернатовских игрушек – не подходили. И некоторые клавиши западали – но иногда музыка все-таки получалась… Попросить у Артема новую такую штуку для музыки стеснялся – Артем и так много заботится. Да и к тому же музыка – это Юм, не стоит выдавать, откуда знаешь ноты… И от музыки только тоска сильнее, потому что ведь вся жизнь с Юмом – это жизнь в музыке. Юм и учил. И петь, и простейшим гаммам, хоть на синтезаторе, хоть даже на маршевом пульте в рубке – без музыки Юм разве что спит. Или трудно работает, когда экраны с непонятными данными и столбцами цифр вокруг него в несколько слоев оборачиваются… А так всегда музыка. Или он сам напевает, мурлычет, посвистывает – а иногда всерьез поет, как надо, и тогда от его голоса все вокруг становится золотым и волшебным. Или он танцует. Или сам играет на синтезаторе или на какой-нибудь простенькой дудочке. Или просто музыка звучит, звучит, звучит… Или ведет корабль, и маршевый пульт под его руками звучит как орган или целый симфонический оркестр. А если он в ротопульте, то этот тяжелый бит катушки ротопульта под точной музыкой движений самого Юма уже не просто симфония, а что-то прекрасное и запредельное… Тоска. Дай терпел и потихоньку повторял заученные аккорды простых маршевых треков и любимых песенок. Хоть что-то…

Тихо сидеть – больше нечего делать в этом большом пустынном доме (да он и боялся тут ходить, сидел у себя, поначалу даже в туалет боялся выйти). Но тут было спокойно. И не страшно засыпать на старинном диване с высокой спинкой, от которой пахло старым деревом и музеями, и сквозь сон вспоминать сказку про доброго богатыря, что еще в первый вечер, когда Дай боялся всего, не мог даже лечь и сидел до полуночи столбиком в постели, рассказал Артем: богатырь каждую ночь объезжает землю на всевидящем синем коне с золотой гривой и серебряными копытами и следит, чтобы все было хорошо… А с утра все воскресенье можно гулять вокруг дома, кататься на красивых старинных санках – или Артем брал с собой куда-нибудь, чаще по делам; потом они где-нибудь обедали, в каком-нибудь кафе для взрослых, и ближе к вечеру – в интернат. Дай привык к этим тихим дням. Однажды только в гости пришли два больших шумных мальчика, Артем сказал, что внуки, и они весь вечер субботы играли с Даем – Артем, наверное, их попросил; а в воскресенье вчетвером поехали кататься на лыжах – Дай посмотрел на внуков и научился, даже с горок катался и не падал. Внуки болтали и смеялись, Артем тоже. Дай первый раз пожалел, что не может говорить. Может, он тоже мог бы смеяться. А то внуки, наверно, думали, что он умственно отсталый какой-то… А разве нет?

Он привык к Артему. Артем выполнял чудовищную, огромную работу, да еще тратил время на тягостную возню с ним. Понаблюдав близко за этим самым главным в Венке, да и, наверное, на всем Айре человеком, Дай не знал, что делать. Уже с четверга начинало трясти, что скоро выходные… Но еще страшнее, что Артему все надоест, он позвонит и скажет, что не получается и «домой» не заберет. Все тяжелее было изнемогать от ужаса, ожидая последнего урока недели, на котором говорят про поведение и выдают дневники.

А Юм что скажет, если увидит его «нули»? Как он Юму-то свои оценки покажет? Юму-то?!!

Он сжег дневник.

В ту субботу с утра все пошло плохо. На музыке, когда пели, делать было совершенно нечего, он бы подремал, но пели все страшно громко. Только голова заболела. Вообще-то в классе на полках лежали такие же, как старая игрушка, музыкальные штуки с клавишами, только большие, для четвероклассников, но подойти к ним он боялся. Хотя иногда очень хотелось. Но как? Урок ведь, и все поют про новогодний снежок… Новый год-то разве близко? На следующем уроке, пока все разговаривали про запутанную сказку, ему дали переписывать, вставляя буквы, два таких огромных упражнения, что он чуть прямо при всех не заревел. И еще всю перемену дописывал.

А потом – бассейн. Все научились плавать давным-давно, а он до сих пор боялся зайти дальше, чем по грудь – но даже это и он сам, и тренер по плаванию считали подвигом. Потому что еще весной Дай просто ложился на пол, чтоб не идти в бассейн. И визжал, если его туда приносили. Воду, если ее много, и она не снег и не дождь – он ненавидел. Всегда. И особенно теперь, после той пещеры с зеленоватым светлеющим отсветом на потолке, которую он уже и не надеялся забыть.

Но в детском ярком бассейне, где сквозь голубую воду видно белое дно, было стыдно визжать и бояться, и постепенно, в течение всей осени, он совладал с собой – сначала согласился сидеть на бортике, болтая в воде ногами, а недавно даже стал спускаться на мелководье и играл там с надувными игрушками. Только не сегодня. Его мутило, и сами собой вздрагивали пальцы. Он прочно сел на бортик. Тренер не рассердился, он Дая хорошо понимал и без слов. Только по макушке потрепал огорченно. Постепенно Дай притерпелся к гулким звукам и успокоился. Стал смотреть, как легко и стремительно прыгают с нижней вышки мальчишки – вот так прыгать в воду Даю хотелось. Он-то был скоординирован куда лучше. Он бы успел в воздухе втрое больше переворотов и фигур и вошел бы в зеркальную воду как луч, без единого всплеска – только что потом, в этой синей глубокой воде? Нет, на мальчишек лучше не смотреть. Вон Катька Торпеда новый рекорд устанавливает…