Арсений Коваленко - Трубы

Потом опять дуло, опять глаза с огоньком.

Я не сказал, я прохрипел:

– Зачем?

Раздался выстрел, меня отбросило, все погасло.

– Как думаешь, дорогая, может, нам купить новые халаты?

– Мне и эти нравятся, что это ты вдруг?

– Не знаю, меня они нервируют.

– Тебя все нервирует. Разбуди сына и пошли завтракать, твой кофе уже готов.

– Спасибо, милая.

Я встал с кровати, привычным и выверенным движением, как робот, засунул ноги в тапки и пошел в коридор. Меня почему-то мутило, и гудела голова, отдавая неприятной болью в затылке. Я постучался в дверь сына, за нею раздались звуки голоса и шуршания. Хорошо, значит, сын проснулся и дальше разберется сам. Даже стук в дверь отдался ударами молота по моему затылку.

Каждый следующий шаг по коридору и лестнице тоже отдавался неприятной болью в затылке, я напряг голову и весь как бы собрался и немного сжался, но от этого напряжения боль только усилилась. Надо было расслабиться, кофе бы мне сейчас помог.

Я сел за стол на кухне и взял в одну руку свернутую газету, а в другую – кружку с кофе. Забыв ритуально осмотреть кружку на предмет пятна, я вылил себе в горло почти весь кофе и развернул газету. Прочитал только два или три слова, боль в голове усилилась, и я отложил газету – если напрягать глаза, боль становилась сильнее. Сейчас надо расслабиться и вообще пойти полежать на диване, может, отпустит.

Спустилась милая и сразу за нею сын, он сел рядом, она принялась готовить завтрак на скорую руку, через несколько минут все было готово, и она села с нами есть. Я через силу откусил кусок тоста, движение челюстями тоже далось с болью для головы, я поморщился и положил тост обратно на тарелку. Моя семья вопросительно смотрела на меня. Я перевел взгляд с сына на любимую и обратно. Потом недовольно спросил:

– Что?

Они молча смотрели на меня, и к боле и тошноте еще прибавилась злость.

– Да что такое?

– Милый, тебе нехорошо?

– Да, мне нехорошо!

– Как мы сегодня поступим?

Мне не нравился этот разговор, особенно нервировало хождение вокруг да около и это молчаливое рассматривание меня. Я не понимал, чего от меня хотят, и спросил:

– С чем поступим?

Две пары глаз очень пристально посмотрели на меня, и если глазами можно было прожигать, сейчас на мне было бы целых четыре дыры. Я все понял.

– Милая, давай сегодня ты сама решишь, у меня адски болит голова, и еще меня тошнит, мысли в голову совсем не лезут.

– Хорошо…

Она, видимо, не ожидала такого и немного смутилась, но мое состояние, видимо, ее волновало мало. Эта ситуация все больше злила и нервировала меня.

Милая встала и пошла к холодильнику, потом принесла большой черный пластиковый ящик от фруктов и положила его на середину стола. Сынишка приподнялся и стал с интересом разглядывать, что находилось в ящике. Милая тоже рассматривала содержимое. И только я сидел на своем месте и глядел на все это, не двигаясь. Тучка прошла по лицу милой, и она села обратно за стол.

– Значит, мы поступим следующим образом, у нас только пистолеты и ножи, а это значит…

Дальше я ее не слушал, я погрузился в себя. Со стороны, конечно, это выглядело, будто я слушаю все, что она говорит. Но на самом деле мыслями я был далеко, и даже просто нигде, моя голова так болела, что думать о чем-то конкретном было невозможно. Не привлекая особенного внимания, я встал и наклонился над ящиком. Там и правда лежало несколько старых пистолетов и ножей. Я взял один из пистолетов и сел обратно.

До моего разума дошла фраза милой:

– Ты слушаешь меня? Что ты делаешь?

Я посмотрел на нее, улыбнувшись вымученной улыб кой, и сказал:

– Проверяю, чтобы все было хорошо и исправно. Мы же не хотим осложнений с оружием?

Она недоверчиво посмотрела на меня и продолжила свою речь, которую я тут же перестал слушать. Я держал в руках пистолет и смотрел на него. Я очень отчетливо чувствовал запах железа, такой запах или вкус ощущаешь, если укусить себя за язык до крови, мне показалось, что это очень связанные понятия. Вкус и запах железа, от крови и от железа, что-то тут было явно общее. Но что? Запах от железа или вкус железа от крови? Этого я не мог понять, я гладил пистолет рукой, а потом поднес руку к носу и почувствовал очень сильный запах железа, он проникал в мою голову, окутывал больное место. Этот запах говорил со мною, сейчас все превратилось в эти стальные нотки запаха, железа и крови, которые окутали меня и все мое внимание. Запах железа начинал бить, если можно так выразиться, в затылок, я чувствовал, как этот таран ударяет по моему затылку. Видимо, от запахов сегодня у меня тоже болит голова.

– Договорились?

Я опять поглядел на милую, она выжидающе смотрела на меня, я повернулся к сыну и увидел такое же выражение на его лице.

– Конечно, милая!

Я достал обойму пистолета – она была полная – и заснул ее обратно. Взвел курок, посмотрел на пистолет с одной стороны, перевернул его на другую сторону – там тоже все было хорошо – и засунул себе его в рот. Мне казалось, что слышал крики и ор вокруг себя.

Я нажал на курок, все стихло.

– Просыпайся, любимый, твой кофе готов и ждет внизу.

– Он опять остынет, когда я спущусь.

– Сам же просишь меня готовить кофе к твоему пробуждению.

– Ладно-ладно, только не ворчи.

Я слез с кровати, попутно влез в свои тапки, натянул махровый халат в красную полоску, вышел из спальни в привычный коридор, по пути привычно постучался к сыну в комнату, на том месте, куда я традиционно два раза ударял костяшками пальцев, была маленькая вмятина, созданная по образу и подобию моих пальцев. Я удостоверился, что он проснулся, и собирался уже идти вниз, но застыл у лестницы. Я хотел кое-что узнать, одна вещь мне не давала покоя, она только простукивалась во мне.

Как пробивается маленький росток через асфальт? Растение такое слабое, а асфальт сверху такой сильный и нерушимый. Он как могильная плита для любого растения и всего, что находится под ним. Асфальт находится сверху и закрывает тот мир, который снизу, сурово накрыв его собой. Обычно меньше всего ожидаешь, что именно росток, кусочек травки вырвется с корнями, прорвет эту твердь и покажется на улице, в большом бетонном муравейнике, где люди думают, что над ними нет такого же своего «небесного асфальта», через который надо пробиться и им. Но рано или поздно кто-то замечает этот росток и убивает его, асфальт меняют, и горизонтальная твердь восстанавливает свое былое величие. До нового смелого и безрассудного ростка травы уже в другом месте города.

Я бодрым шагом вернулся в спальню, моя любимая только потягивалась. Ее черты лица были прекрасны под лучами юного солнца, она тянулась так сладко, а ее вздернутый носик так игриво смотрел вверх, что хотелось лечь обратно в кровать и гладить его, не думая о насущных проблемах. Видимо, кто-то менял этот треснутый сверху асфальт, мысль моя таяла, и только женский облик в лучах утреннего солнца был в моей голове. Поймите, я не поэт, и мне тяжело описывать женскую красоту. Но я пришел не за этим, собрав все развороченные мысли, соединив в одно все многое из моей головы, волевым ударом пробивая этот асфальт снизу, я уставился на нее и не знал, как задать свой вопрос.