Валерий Шестаков - Умри вовремя

–Радио!– перекрывая гул турбин, крикнул прибежавший на мостик, где находились капитан, Богомол с лоцманом и присоединившийся к ним Поль, матрос с повязкой на рукаве.

Показав знаками Полю, чтобы он следовал за ним, Богомол спустился в радиорубку.

–На рейде стоит отправленный ночью теплоход с туристами, слышишь меня! – захлебывался динамик,– задержали под предлогом таможенного досмотра. С баржи на него уже перегрузили дополнительные продукты! Идиоты из туристического агентства…! Говорят, выполняем обязательства. Триста пассажиров, сто пятьдесят экипаж, продовольствия на два месяца. Они что, решили их кормить так долго? Зачем тогда нужна была вся ночная кутерьма? Ты понимаешь…?

– Прекрасно понимаю,– озорно воскликнул Богомол,– все будет выполнено. Ну, док,– заговорщически понизил он голос, обернувшись к Полю, – сейчас мы с вами развлечемся. Следите пока за связью. Я буду на мостике.

Через минуту катер на полной скорости вылетел из бухты через узкий проход между двух скал, и сразу будто стало светлее. Безбрежная гладь просматривалась сквозь круг иллюминатора, синело чистое небо, теплые солнечные блики весело плясали на изумрудных волнах. Далеко на горизонте показалась точка. Она быстро росла, и вскоре айсберг туристического теплохода заполнил собою почти весь иллюминатор. На фоне его белоснежного борта болталась грязная головешка унылой баржи с желтеньким крошечным буксиром впереди. Дрожь прекратилась. Катер остановился.

–Всем пассажирам сойти на баржу, – загрохотал громкоговоритель на катере, перекрывая музыку, доносившуюся с верхней палубы.

–В чем дело?– запросили в мегафон с теплохода через некоторое время. У его борта, обращенного к катеру, выросла толпа.

–Судно должно быть досмотрено. Есть подозрение, что на теплоходе бомба. Всем пассажирам и экипажу сойти на баржу, – захлебывался динамик. – Вещи не брать! После досмотра вы возвратитесь в свои каюты.

На теплоходе засуетились. По сходням, опущенным на баржу, потянулись пассажиры.

–По какому праву вы приказываете?– прорвался голос с мостика теплохода. – Мы будем жаловаться консулу! Бомба лишь предлог для вашей….

Очередь из крупнокалиберного пулемета с носа катера прервала речь. Из окон кают шлюпочной палубы посыпались стекла. Пассажиров на сходнях стало больше. В конце концов, перед сходнями началась давка.

–Передают сигнал SOS, – указал радист рукою на теплоход.

Поль растерянно кивнул и вышел.

– Передают сигнал SOS?– сказал он, подходя к Богомолу, стоящему на мостике с микрофоном в руках. Солдаты на палубе, между тем, гоготали и улюлюкали, любуясь свалкой на сходнях. Все это было так мерзко и пошло, что Полю было мучительно неудобно находиться здесь, среди развязной солдатни.

–Прекратить передачи по рации! – громкоговоритель здесь, на палубе, оглушал.

–Возьмите солдат, спустите шлюпку, заберитесь на палубу с противоположной стороны и очистите теплоход не только от пассажиров, но и от команды. Экипаж, который вернет теплоход в порт, я доставлю попозже,– говорил между тем, отвернувшись от микрофона, Богомол молоденькому сержанту. Поль хотел было спросить, для чего новый экипаж, но не осмелился.

Через некоторое время сержант с борта теплохода показал знаками, что все в порядке. Поток людей на трапе иссяк. Маленький портовый буксир отчаянно завертел винтом, оттаскивая переполненную баржу от борта теплохода. С баржи послышались недоуменные выкрики. Солдаты с катера, в свою очередь, кричали что-то веселое и двусмысленное девчонкам, стоящим у борта баржи.

–У нас очень мало времени,– озабоченно проговорил Богомол. – Там,– он кивнул в сторону горизонта, где точкой уже проявился ожидаемый ими сухогруз. – не должны ничего заподозрить. – он задумчиво посмотрел в сторону баржи, которую буксир, оттащив тем временем от теплохода, бросил в океане, двинувшись в порт один. -Вы, наверное, не знаете,– доверительно склонился Богомол к Полю,– мы призываем корабли, которых катастрофа застала в океане, переждать неизвестность у нас.

–Зачем? Здесь тоже будет трудно.

– Нам нужны продукты, нефть, медикаменты, которые есть на их борту.

–Но экипажи тоже нуждаются…

Офицер нетерпеливо махнул рукой. Повинуясь его жесту, катер развернулся. Две его пушки, стоящие на корме, уставились точно в борт баржи с пассажирами, и вдруг, совершенно неожиданно, рявкнули. И еще раз.

Белый пар и разрывы почти скрыли баржу. Лишь было видно, что ее ближайший к катеру борт накренился и стал быстро погружаться. Все произошло стремительно. Солдаты застыли. Леденящие сердце крики донеслись со стороны баржи. Палуба ее вдруг резко наклонилась, будто желая через быстро редеющий пар продемонстрировать убийцам их жертвы. Сметая друг друга, по наклонной металлической поверхности заскользили вниз тела. Вот короткая задержка у хлипкого поручня на краю палубы, и тут же напор перехлестнул преграду.

–Мама, мамочка,– перекрыл общий гул звонкий детский голос.

Уцепившись за поручень дальнего, поднимающегося все выше борта, смотрела вниз широко открытыми глазами девочка лет двенадцати,– …я не хочу, не хочу…!

Громкий хлопок заглушил все. Баржа перевернулась, на миг показав дно, заляпанное грязными водорослями, и боком соскользнула в глубину.

У Поля зазвенело в ушах, тошнота подступила к горлу. Такое уже было с ним. В теплый осенний день сразу после поступления в медицинский колледж. Проходя с тыльной, заросшей кустарником стороны стену анатомического театра, старого одноэтажного здания с обвалившейся штукатуркой, он увидел сквозь выбитый четырехугольник стекла зарешеченного подвального оконца страшную картину. В большом деревянном чане лежали трупы. В тусклом желтом свете пыльной лампочки кожа их казалась задубевшей. Как бесстыдные резиновые куклы бывшие мужчины и женщины с растопыренными конечностями играли свою последнюю роль. Плотный зловонный формалиновый запах сочился сквозь дыру в грязном окне и разбавлялся ароматом роз, куст которых прикрывал отверстие. Он помнил, как отпрянул, как тоска холодным свинцом сдавила сердце, но адское зрелище, будто магнитом, притягивало его вновь и вновь. Он угадал сатанинский хохот в оскале желтеющих зубов между черных, иссушенных формалином губ. Хохот над эфемерной суетой за грязным окном, над розами, над всеми иллюзорными ценностями мира.

–”Это и МОЯ участь”,– отпечаталось в мозгу, и эта мысль, будто грязное, вымазанное отбросами стекло, заслонило и обесцветило мир, и на все наложило свой постылый отпечаток. С ним заговаривали знакомые девушки, но только оскал видел он вместо их улыбок, и выдубленную формалином шкуру вместо свежести прелестных щек.