Владимир Черняев - Кто ты, человек? Сказание о Свете

Взвились пепел, пар, зола.

Стражей оторопь взяла.

Погрузился двор во тьму,

и во мраке ко всему,

под шипение углей,

плыл тревожный храп коней.

Кони в стойлах бесновались.

Стражи так под растерялись,

что прошло минуты три.

Вдруг, один шепнул: «Смотри»,

пятясь в страхе под навес,

тыча пальцем в тьму: «Там бес».

Глаза к мраку привыкали,

видны двор и стены стали,

и забор вокруг двора.

В нём проломлена дыра

будто цел он вовсе не был.

На безлунном фоне неба,

крыша, чёрная труба,

а у крайнего столба,

где была Зулак шельмовка,

на земле одна верёвка,

сама ж словно провалилась,

или с паром испарилась,

что всё вился над углями

и потушенное пламя,

не рождало в них огней.

Да и в стойлах, двух коней

тоже больше не стояло.

Наконец-то, мало-мало,

перепуганная стража,

не сбежав со страха даже,

приходить стала в себя,

и толкаясь, и грубя,

громко начали ругаться:

как теперь им оправдаться,

что им князю доложить.

И конечно будут жить,

и рассказывать, как бес

с ведьмой скрылся от них в лес,

прихватив лошадок пару;

и все беды уж, как кару,

на них посланную ведьмой,

да, как истину – не бредни,

будут верой принимать.

Не дано им всем узнать,

что тут нечисть не причем,

что здесь друга лишь плечо,

да смекалка со сноровкой,

помогли Зулак так ловко,

из-под стражи убежать,

казни жуткой избежать.

А вот слухи-то повисли.

О погони ж, даже мысли

не возникло там у стражей,

и погнаться за пропажей,

там никто и не решился.

Грюна план осуществился.

Он с Зулак прибыл к утру

к уж знакомому двору,

где их ведьма поджидала,

словно всё уже прознала.

Сразу в дом их позвала,

Грюну сон-вина дала,

как с ним надо обращаться,

научила и прощаться

стала с Грюном как со внуком:

«Если, что входи без стука,

здесь всегда найдёшь ты кров,

и обед будет готов.

А теперь дружок, прости,

лучше всем скорей уйти,

стажа если отоспится,

снова может возвратиться».

Грюн, как гость, всегда знал меру,

и пошёл назад в пещеру,

где со Светой у них встреча,

оговорена под вечер.

Путь туда он не забыл,

и что нужно, всё добыл.

ГЛ. 4

1

Утро в небе занялось,

солнце плавно поднялось,

поплыло по небосводу,

свет, тепло, даря народу,

птицам, лесу понемножку,

заглянуло и в окошко

сквозь решётку в подземелье

к Свете в крохотную келью,

что колодцем, с дном глубоким

и окошечком высоким.

В ней на каменном полу

ворох сена лишь в углу,

ни скамейки, ни стола,

паутина по углам,

гнили смрад и жуткий холод.

Но не это, и не голод

Светы как-то не касались,

только мысли воскресали

одна страннее другой:

«Вот сижу, почти нагой,

в легком платье, босяком,

толь в бреду, толь сне каком;

холод, боль не ощущаю,

в приключения играю.

Слишком долог что-то сон,

и логичный очень он.

Ночь прошла, а я всё в яме,

а охота домой к маме.

Прочь, однако, плаксы ропот».

Мысль прервали лязг и топот.

Скрипнул старчески замок,

дверь раскрылась, на порог

стражей втиснулся отряд,

ощетинив копий ряд.

Главный крикнул: «Выходи!

Трое встаньте впереди,

остальные по бокам,

я пойду за ней пока».

И отдав команду эту,

ткнул слегка копьём в бок Свету.

Думал Света издаст стон.

«Нет, конечно, это сон,

боли не было совсем»,-

улыбнувшись стражам всем,

вновь подумала она.

Но команда отдана,

её надо выполнять,

чтоб конфликт не обострять.

2

Свету вывели во двор,

и замкнув тюрьмы запор,

вокруг вставши плотной рамкой,

повели её из замка.

У ворот, и в поле даже,

коридор стоял из стражей.

Здесь уйти было б не просто,

В поле нет уже помоста,

а стоит высокий столб,

и вокруг полно уж топ.

Но заметно и на глаз,

меньше всё ж, чем в прошлый раз,

по напуган был народ,

и палач уже не тот,

не покрыта голова.

А вокруг столба дрова,

кучи хвороста и ветки,

и стоит пустая клетка.

Свету к ней препроводили,

и как зверя посадили

за решётку под замок,

чтобы вдруг кто не помог

ей избегнуть наказанья,

изъявив на то желанье.

Она молча осмотрелась,

и ей очень захотелось

объяснить вокруг стоящим,

кто преступник настоящий,

кто их кровь нещадно пьёт,

жить счастливо не даёт,

пряча все от них богатства,

и что лишь народа братство,

и свободный мирный труд,

всем им счастье принесут.

Что цари, князья, вельможи,

и приспешники их тоже,

где обманом, а где силой,

сочинив не справедливый

для простых людей закон,

как чудовищный дракон,

будут счастье их душить,

не давая вольно жить;

на себя же труд – их милость.

А понятье «справедливость»,

у трудяг хотят отнять,

чтоб как скот их погонять,

превратив в рабов послушных

в днях безрадостных и скучных.

Как же им сказать всё это,

с клетки глядя, мыслит Света.

А вокруг столпотворенье,

и идет приготовленье:

хворост уж под столб таскают.

Князь с вельможею решают:

дать возможность ей на речь,

или лучше просто сжечь.

Знать стояла тут же рядом.

Света всё пыталась взглядом

отыскать в той кучке Гвази,

но вот только сына князя

там всё не было пока.

И вот поднята рука,

и вскричал вельможа звонко,

в конце фразы взвизгнув тонко:

«Призываю к тишине.

Зачитать позвольте мне

его светлости указ,

чтоб обрадовать всех вас.

Дать урок здесь справедливый,

и покончить с тёмной силой».

Развернул лист как тетрадь,

громко, нудно стал читать:

«Эта дерзкая девчонка

в тайном сговоре с мальчонкой,

тем, что казни избежал,

с ней отсюда убежал.

Куда скрылся, мы не знаем,

но уверенно считаем,

что она уже давно

в шайке с ним, и заодно.

Нет для них закона рамок,

и вчера проникла в замок

не как гость для угощенья,

а готовя покушенье

на наследника – на Гвази,

чтобы ранить в сердце князя.

С нею бог тут или с нами,

пусть решит святое пламя.

Она ведьма и топор

был бессилен, но костер

– всемогущ судья и строг,

все свершит, как велит бог».

Вот закончил он читать,

посмотрел сперва на знать,

глянул грозно на толпу,

и велел вести к столбу

и ковать там цепью Свету,

только видит, цепи нету.

Толи в спешке позабыли,

иль сообщники стащили;

всёже суд вершить то надо,

и он в голосе с досадой,

заминая миг не ловкий,

привязать велит верёвкой.

А в толпе уж зашептались:

«Куда цепи подевались?

Как так стража их забыла?

Это всё нечиста сила».

Тут уж даже князь поднялся,

даже он разволновался,

и открыл уж было рот,