Владимир Черняев - Кто ты, человек? Сказание о Свете

И в неё был не напрасно

отцом, Гвази посажён,

чтоб не лез он на рожон;

видя всё, извлёк урок,

но вмешаться, чтоб не смог.

В состоянье, словно пьяном,

он смотрел в низ на поляну.

Там всё шло своим порядком;

может быть не так уж гладко,

только, страсти, рос накал,

и костёр всё ж запылал.

Света скрылась вся в огне.

Гвази как застыл в окне,

ждя, что вот, через мгновенье,

к ней прийдёт туда спасенье;

только времечко бежало,

и надежда исчезала.

Понял он: ждать бесполезно,

прошла времени уж бездна,

а она всё там, в огне.

Находясь как в жутком сне,

не в сознанье, не в бреду,

чуя страшную беду,

видит, что-то вдруг случилось,

и толпа вся ополчилась,

и пошла стеной на знать,

но, не в силах был узнать,

что взбесило так людей,

что погнали те судей.

Он смотрел, как все бежали,

как вдруг эхом задрожали

окна, стены, от их крика,

так ревела толпа дико.

И спасался бегством князь,

а толпа за ним рвалась;

стража еле отбивалась,

за стеной чуть не осталась.

И, взбешённый, словно зверь,

Гвази стал ломиться в дверь,

слуг сзывая со двора,

и не видел как, с костра,

вышла Света, невредима,

как сторонкой, замка мимо,

незаметно ушла в лес;

и, как только с башни слез,

через тайный, чёрный ход,

где отсутствовал народ,

Гвази кинулся к костру;

а по телу, по нутру,

разливался жуткий холод.

И хоть был совсем он молод,

но жёг стыд его сознанье

за свершённое деянье.

Как же люди так могли?

Ни за что живьём сожгли!

У кострища постояв,

безысходность мук поняв,

побрёл тихо в чащу леса,

под густых ветвей завесу,

безучастный ко всему,

чтоб побыть там одному,

и под зелени прикрытьем,

разобраться в тех событьях.

8

А на казни вышло так:

видя, что повержен враг,

успокоившись, князь сел;

вновь стал важен, грозен, смел,

пот с лица платком обтёр,

и смотреть стал на костёр.

Время будто бы застыло,

но огонь терять стал силу,

прогорать стали дрова.

Вдруг из пламя, голова,

как ни в чём и не бывало,

в первый миг фрагментом малым,

а потом ясней, ясней,

расти стала из огней.

Всё слабей горят дрова,

а девчонка всё жива,

и целёхонька совсем,

и тут стало жутко всем.

Толпа вдруг как очумела,

закричала, заревела,

стала князя окружать.

И пустился тот бежать.

В след помчались и вельможи,

и палач за ними тоже.

Стража, вздыбив копий ряд,

стала пятиться назад.

Полетели вслед им камни.

В замке хлопать стали ставни,

запираясь на запор.

Знать, вбежав скорей во двор,

затворять давай ворота.

А солдат охраны рота

не давала им, давясь.

Перепуганный же князь

запирать кричал скорей,

из дворцовых уж дверей.

Ну а люди бесновались,

и ломились вслед, ругались.

Но момент всё ж упустили,

стражи, втиснувшись, закрыли

за собою ворота;

и осталась толпа та

лишь под замковой стеной;

её грозный шум и вой,

может был и не напрасен,

но теперь уж не опасен.

Долго там толпа бузила,

а про Свету и забыла.

9

Когда пламя запылало,

жутковато Свете стало,

но костёр не обжигал,

дым не ел глаз, не пугал.

Хворост быстро разгорался,

жар, её же, не касался;

оставаясь холодна,

успокоилась она.

На огонь дивясь смотрела:

даже платьице не тлело,

а верёвки задымились,

отгорели и свалились.

Пламя, вид весь, ей закрыло,

как стена сплошная, было;

и ей даже показалось,

что людей там не осталось,

вокруг плыла тишина;

все ушли, она одна,

только искры лишь кружились.

Снова думы появились:

«Что за сон дала судьба?»

– и стояла у столба,

в предвкушении конца,

не укрыв даже лица,

разглядеть стремясь сквозь пламя,

что творится на поляне.

И вот, стал огонь стихать,

и пришлось ей услыхать

речь торжественную князя,

а по углям выше влазя,

над огнём вдруг поднялась,

подорвав, тем, князя власть.

Что вокруг там началось!

Ей понять не удалось,

что тому, она причиной.

Вспыхнул гнев, людской, лучиной.

Опустела вмиг поляна.

Без единого изъяна,

Света выбралась с костра,

вспомнив, что уже пора,

возвращаться в лес, в пещеру.

Пошатнув здесь в князя веру,

незаметно, стороной,

не оставив ни одной,

даже маленькой улики,

слыша яростные крики

возле замковых ворот,

где сейчас был весь народ

в состоянье шумном, буйном,

ушла в лес навстречу с Грюном.

10

Шла быстро и легко,

идти не далеко,

и где удобней, знала.

Ещё тогда, сначала,

запомнила весь путь.

Над лесом там, чуть–чуть,

видна была скала.

Пещерка же была

почти в её подножье.

И как по воле божьей,

пришла к ней, с Грюном в раз.

Прошмыгнув в скрытый лаз,

устроившись за входом,

чтоб видеть все подходы,

друг другу рассказали

где были, что узнали,

что пережить пришлось,

что всё так обошлось,

сказать, вполне удачно,

что всё не так уж мрачно,

и шанс конечно есть

дождаться Гвази здесь.

11

Солнце к вечеру клонилось,

свежесть по лесу разлилась.

Песни пташек звонче стали.

Света с Грюном задремали,

и очнулись лишь тогда,

когда вняли, что сюда,

по корягам, через лес,

кто-то шумно, быстро лез.

Хрустнул, рядом уж, сучок.

Видит Света, старичок

с сумкой, лезет, пыхтя, в гору,

в эту каменную нору.

Но залезть он не успел,

их узрев, оторопел,

мелко-мелко задрожал,

и наверно б убежал,

если б Света не спросила,

улыбнувшись деду мило:

«Что дедуся напугался,

не на леших же нарвался?

Залезай друг, гостем будешь,

что друзья мы, сам рассудишь;

заодно расскажешь нам,

что внизу творится там».

Дед помялся, постоял,

приглашенью всё же внял,

то, что друг, приняв на веру.

Не спеша, пролез в пещеру,

стал событья излагать,

почём свет себя ругать.

Дело так примерно было:

в гневе, в ярости, есть сила,

но недолго это длится,

и народ стал расходиться;

князь же всех солдат собрал,

и чинить расправу стал,

жечь железом мужиков,

пороть баб и стариков.

И решил дед убежать,

здесь в пещерке переждать,

прихватив еды немного,

не доверив судьбы богу.

12

А в лесу темнеть уж стало.

Как ей быть, Света не знала.

Дед для дела не годится.

Что могло с Гвази случиться?

В небе быстро меркнул свет,

ну а Гвази нет и нет.

Сроку мало уж осталось,

в чём-то Света просчиталась.

Напрягла лишь мыслью ум,

как раздался лёгкий шум.

Только к входу Грюн метнулся,

с Гвази, нос к носу, столкнулся.

Не спешил тот, не скрывался,

сюда, он не собирался:

ноги сами принесли.

Весь уставший и в пыли,