Дарья Странник - Избранные. Спортивная фантастика

«Его замыслам! – крикнул он. – Да что такое его замыслы? Неужели никто не видит, как убог наш мир? Он нелогичный, он дикий, он… он просто глупый! Три солнца, будто не хватило бы одного! Планета в форме груши! Долбаная музыка с неба! А чего стоим мы сами, чего стоят эти жалкие, несовершенные тела? Нам надо постоянно дышать, пить, есть, поглощать рубедо, иначе – смерть! А наука? Никаких закономерностей, ученые ставят эксперименты наугад и ничего не могут понять! Сегодня обращаешь свинец в золото, на следующий день в той же лаборатории он превращается в уголь. Сегодня звезды вертятся по часовой стрелке, завтра – против, послезавтра созвездия распадаются. Доказательства теорем сводятся к фразе „ибо так написано“. Если мы действительно живём в Книге, если наши судьбы пишет какой-то высший разум, то он – просто бездарность! Жалкий дурак и графоман!»

После этих слов воцарилось такое молчание, что воздух, казалось, стал стеклянным. Только небесная музыка звучала тихо, будто бы с укоризной.

«Уважаемого мастера Фосса, – неожиданно мягко проговорил Реджинальд, – никто не изгонял из Регеборга. Регеборг волею Творца стоит в горах: там круглый год такой холод и туман, что даже туристов не заманишь. Весьма тяжелые условия для молодёжи. Неудивительно, что юноша покинул суровые края и обратился к нам».

Бальнер налил себе вина из графина – горлышко звякало по стакану – и долго, звучно глотая, пил.

«Щенок, – буркнул он, вытерев губы. – Ещё и перебежчик».

Реджинальд оглушительно хлопнул в ладоши, спугнув с люстры задремавших лягушек.

«Всё! – воскликнул он. – Хватит об этом. Предлагаю завтра опробовать аппарат на чемпионе Люке Кегране во время решающего боя. Кто за? Кто против? Прошу голосовать».

В ту ночь я проголосовал «за», и, хотя так же проголосовали все прочие – кроме Бальнера – до сих пор не могу простить себе глупости и малодушия.

(Творец, если читаешь эти строчки – прости хоть ты меня).

Поединок назначили, как обычно, на раннее утро. Никто из нас не успел выспаться, но весь кабинет министров явился в полном составе. Первые среди равных, и так далее, и тому подобное. Единственная привилегия – в том, что наши места приготовлены в правительственной ложе, а в остальном министры – такие же зрители, как и все граждане Цуга. И граждане Лога: эти тоже пришли, не меньше десяти тысяч душ. А как же, исторический матч. И каждый, Творец свидетель, каждый из тех, кто входил в двери Чемпионского амфитеатра, – каждый бросал медную монетку в мешки у дверей. Традиция, четырежды будь она проклята, символическая плата за зрелище. Ибо так написано… Итак, вообразим: свежее утро, голубое солнце только-только взошло, из-за горизонта поднимается жёлтое, и восток полыхает волшебным изумрудным цветом. На западе, в горах золотыми каплями сверкают купола Регеборга, и понимаешь: не зря Творец поместил такую красоту среди горных хребтов. Небеса играют торжественный марш, летучие лягушки садятся на плечи зрителям, чистят зубастыми клювиками чешую, одинокое радужное облако запуталось между флагштоков и сыплет мятными конфетти…

Амфитеатр был забит до последнего ряда. Двадцать тысяч человек! Из них, как я уже сказал, не меньше десяти тысяч логовчан. Мы смотрели на эту толпу, зевали и ёрзали в бархатных креслах, а за нашими спинами, шипя и мерно щёлкая, разогревалась машина Фосса. Алхимик возился в недрах аппарата, что-то подкручивал, настраивал, сверялся с записями в грязном блокноте.

Реджинальд подался ко мне со своего места и тихо спросил:

«Ты бросил монетку, когда входил?»

От него здорово несло спиртным. Я хотел было кивнуть в ответ, но засомневался. Похлопал по карманам и убедился, что сомнения были не напрасны.

«Четырежды проклятье, – прошипел я сквозь зубы. – Забыл взять мелочь. Голова гудит, не спал, нигредо одолело. Эх, ведь слухи пойдут: мол, министр Кан не чтит традиций…»

Реджинальд хлопнул меня по плечу и уселся поудобней. Я, впрочем, тут же забыл о своей оплошности, потому что на арену вышли чемпионы. С неба загудела оркестровая медь, гулко зазвенели барабаны. Бойцы встали друг против друга: тугая от мускулов кожа, упрямые взгляды из-под бровей. Легонько стукнулись кулаками, как заведено перед схваткой. Кегран, конечно, забавно выглядел против Дуво – на голову ниже, юношески стройный рядом с этакой горой мяса. Что ж, надежда оставалась только на машину Фосса… Не успел додумать: гонг! Чемпионы схватились! Впрочем, с первой минуты все стало ясно. Кегран упирался ногами, из-под ступней брызгал песок, руки стискивали могучий торс противника, но тщетно. Дуво был шире, массивней. Потоптавшись, великан сделал подсечку и с размаху обрушил нашего бойца на арену. Вот и всё, первый раунд окончен, соперники разошлись по углам: Дуво – непобедимо раскачиваясь, уверенный в собственной мощи, Кегран – прихрамывая, опустив глаза. Обтёрся полотенцем, кинул на песок. Подбежавший служка подхватил брошенное полотенце и унёс с арены.

Второй раунд. На этот раз Кегран был осторожней, долго кружил, примеривался для броска. Взошло красное солнце, как всегда, злое и яркое, слепило глаза, мешало бойцам выбрать миг для атаки. Ощутив на щеке дуновение воздуха, я обернулся и увидел, как Фосс бросает в раструб машины скомканную тряпку – полотенце, которым вытирался Кегран. Перо ожило в самописце, проворно застрочило: «…был осторожней, долго кружил… Взошло красное солнце, слепило глаза…» На трибунах закричали. Обратив взгляд на арену, я успел увидеть, как Дуво бросился вперед, заломил Кеграну руку, они завертелись, и наш чемпион упал на колени. Вот-вот согнётся под бычьей тяжестью, ляжет на взрытый песок…

«Аппарат готов!» – глухо крикнул Фосс. Реджинальд выдернул перо из самописца и стал набрасывать строки. «…Он сильнее, он встаёт, – увидел я из-за Фоссова плеча. – Бьёт по голове, ломает челюсть, побеждает…» Тысячи глоток заревели, я снова обернулся, чтобы увидеть поверженного Дуво. Из его рта тянулся кровавый жгут слюны, грудь ходила ходуном. Заскрипело перо: Реджинальд черкнул ещё пару слов. Кегран, перекинув ногу через плечо Дуво, ударил того ступнёй в висок, ещё, ещё, и великан, дернувшись, раскинул руки, будто хотел обнять всё небо от края до края. Люди на трибунах зароптали, кто-то пронзительно свистнул, взвизгнула женщина.

В этот момент в ложу, топая и сгибаясь под тяжестью груза, вломились охранники. Кажется, те самые, которые накануне притащили в зал совещаний аппарат Фосса. В руках у них были холщовые мешки с чем-то глухо звенящим, бугристым, очень тяжелым. Крякнув, первый из них поднял мешок и опрокинул над раструбом аппарата. Монетки хлынули, как мутная река, зашуршали, исчезая без остатка в широкой горловине – и откуда там оказалось столько места? Механическая рука на миг замерла и принялась страшно дёргаться, расплываясь в бешеном движении, как спицы вертящегося колеса – но без пера, пера не было, бумага оставалась чистой, где же оно, где перо? Ах да, вот оно, в руке Реджинальда, он ведь так и не вернул его в машину. И тут же пришёл черёд второго мешка, за ним третьего… Двадцать тысяч монеток, из них десять – те, что бросили логовчане. Двадцать тысяч Нитей, двадцать тысяч судеб.