Ван Лугаль - Граду и миру

Отбросив вопрос о том, что произошло, Тэму начал грузить пострадавшего на носилки, когда к нему подошёл мужчина в тёплом пальто, сапогах и белых перчатках. Вид у него был главенствующий, и Тэму коротко осведомился:

– Административный человек?

Тот кивнул.

Тэму наскоро поклонился:

– Прошу прощения, что летел долго. Прилетел как смог. У вас карантинная зона, – он говорил это, а сам заканчивал перекладывать парня на носилки.

Административного человека эти слова развеселили. Он поджал губы, пытаясь не смеяться. Спросил заговорщицки:

– А ты знаешь, почему мы в карантине?

– Нет.

– Потому что мы убиваем людей, – понизив голос, сообщил мужчина. Тэму остановился на миг, испуганно взвив короткие брови, а затем, поняв, что главенствующий человек неудачно пошутил, повёл гравиносилки к фургону.

– Нашли время острить, – упрекнул он. Попытался открыть двери. Одна поддалась легко, другая застряла.

– А я не шучу, – мужчина решил помочь: налёг весом на противившийся предмет, и дверь открылась. Тэму залез в фургон следом за носилками и начал привычно подключать системы жизнеобеспечения. – Мы убиваем плохих людей.

– Таких нет, административный человек, – усмехался Тэму. – А кто сбился с правильного пути Земли, то их не убивают, но исправляют. Зачем убивать человека, если можно подарить ему верное сознание?

– Вам не сказали, что здесь находится и почему здесь карантин? – мужчина прижал руку в перчатке к груди и страдальчески покачал головой. – Уверяю вас, власти вам не говорят очень многого о по-настоящему плохих людях.

Тэму выбрался из кузова и утёр пот со лба.

– О, – равнодушно произнёс, – я подумаю об этом. Вы сопроводите раненого? Расскажете, что здесь произошло…

Человек отказался и долго смотрел вслед улетавшему фургону.

Удостоверившись, что машина покинула территорию, а сэр отправился под крышу, Смерть освободил надсмотрщиков от своего присутствия (и от еды – забрал и с наслаждением выкинул в ближайший утилизатор) и отправился в палату, где теперь жил Эндрю. Как ни странно, он заглядывал туда довольно часто: когда душу Тиринари ели непрошеные тоска и одиночество, когда её глодали сомнения.

Почему именно к Эндрю? Чувство вины? Ощущение страшной, непоправимой ошибки – местами, временами, когда жизнь героя поворачивалась к бывшему врачу отнюдь не лицом?

Даже если это было и так – не признался бы и себе.

Как обычно, тенью прошёл в палату и сел в углу – тихо-тихо. Эндрю вполголоса беседовал с соседом – его Тиринари помнил: раньше тот отвечал за инвентарь больницы. И как-то уютно было в тёплом помещении, где на тумбочке стоял горячий кофе – почти непостижимая вещь, учитывая, что все известные запасы напитка Мэрион забрал себе.

Против обыкновения, Эндрю не сделал вид, что Смерти нет. Он замолчал на полуслове и начал разглаживать усы. Сосед крякнул и вдруг, прихватив кружку, тяжело поднялся и двинулся к выходу.

Тишина.

– Что молчишь? – Эндрю повернул стул к Тиринари. Молодой врач снова почувствовал себя нерадивым мальчишкой, сделавшим что-то, неугодное системе. – Бледный, как смерть…

Смеялся? Знал, что Тиринари так называют?

– Здравствуй, – и прикусил язык. Прав Мэрион. Идиот Тиринари – как есть идиот. Зачем поздоровался? Теперь не отделаться, даже если выйти в коридор – пойдёт бывший наставник следом укоризненным призраком.

– Здравствую, – ответил Эндрю. – А ты?

– Вполне.

Эндрю окинул Тиринари взглядом с ног до головы, задерживаясь на каждом синяке, каждой царапине, на пострадавшем боку. Бывший практикант попытался выпрямиться – и надо же, сидя ему это удалось.

Эндрю и сам постарел за это время. Скулы и нос обозначились острее. Тиринари подумал, что, наверное, и ему самому кожа обтянула лицо.

А ещё Эндрю улыбался. Жалостливо так.

– Понял, что натворил?

– Что? – не понял Тиринари.

– Не стыдишься? – спросил. Точь-в-точь старик-отец спрашивает блудного сына. Смерти пришло в голову это сравнение – и он взъершился в ответ:

– Чего мне стыдиться?

– Оставь, – Эндрю его будто не слышал. – Оставь чужака. Это путь к гибели. Ты уже погибаешь, посмотри.

– Это всего лишь раны, Эндрю. Для героев это нормально.

– Чтобы быть героем, не нужно драться в одиночку против всех и получать раны. Герой – это человек чести и долга…

– А и герой, – пальцы Смерти впиваются в спинку стула. – По-своему. Как умею. Как показали. Он – мощь! Он интересен! Он личность! Он – один против тысячи! А что вы? Муравейник?

Эндрю улыбался и кивал. Глаза, казалось, ощупывали и взвешивали Тиринари.

– Прав был Ипполит, – сказал вдруг он. – Прав был.

– Был да сплыл, – широкий рот Смерти расплывается в улыбке. Злой улыбке. Улыбке «от противного». Он знал, что потом будет жалеть; но был уверен, что иначе нельзя.

Эндрю опёрся на колени локтями, сцепил пальцы в замок. Воротник кремовой рубашки смешно встопорщился.

– Ты бы ушёл из этой когорты, дорогуша, – повторил, вдруг став больше похожим на себя, – место тебе здесь найдём. И перед Философами защитили бы. Оступился, слаб, бывает. А? Всё равно ведь придут наши, отобьют… что будешь тогда делать, как в глаза воспитателю посмотришь?

Дверь открылась.

– Можно? – ослепительно улыбаясь, спросил Мэрион. Сердце Тиринари на миг подпрыгнуло: вот он, человек в белых перчатках, с серебряным ключом на шнурке на шее, в расстёгнутом тёмном пальто и горластом вязаном свитере. Он-то всё объяснит.

– Проходи, проходи, – Эндрю откинулся на спинку и развёл руками. – Препятствовать я тебе не могу; ты сам это знаешь. – и обращается к Смерти. – Так вот, всё равно ведь придут и отобьют. Ведь вас, даже с вашими умениями и вещами, слишком мало. А наши люди умнее и быстро учатся.

– А что же, – Моррисон садится на кровать соседа-старика и кладёт ногу на ногу, – на нас кинут бомбу?

Эндрю вздохнул, будто требовалось объяснить очевидные вещи.

Хотя – почему «будто»?

– Они не станут рисковать нашими жизнями, Моррисон.

– А если бы стали? Вы – готовы бы были умереть?

– Все до единого.

– Потрясающе, – Мэрион сложил руки на груди. В глазах его горели весёлые искорки; от них, казалось, таяла ледяная атмосфера. Эндрю оживился, скрестил руки и ноги и теперь смотрел на Моррисона с интересом. – Нет, это правда потрясающе. У нас такого давно не встретишь. Народ у нас что песок – сгребаешь в горсть, а сквозь пальцы так и норовит просыпаться.

– Ты поэт, Мэрион?

– Нет. Не довелось. Много насочиняешь, скрываясь по трущобам. Там только и думаешь, как ещё лишний день прожить.

Эндрю сочувствующе поцокал языком: будто до сих пор оставался врачом, а Моррисон – пациентом.

И первый последнего искренне жалел.