Егор Nебо - Маяки

– Ого, – сказал я. – Вы на меня что же. Целое дело завели, Борис?

– Отчего же на хорошего человека дела не завести, Александр Николаевич, – Борис сунул папку в сейф и закрыл его.

– Просить взглянуть, мне кажется, бессмысленно?

– Абсолютно, Саша.

Я допил свой коньяк и сказал.

– Ну что же. Я пойду?

– Деньги возьмите, Александр Николаевич, – протянул Борис. Мне показалось, что теперь, когда я был сломлен и раздавлен. Теперь, когда я был пошло куплен. За франки. Он относился ко мне с презрением. Какой-то такой был у Шепетинского сейчас тон. Хотя… Главное ведь искать. Скорее всего, это не он относился ко мне с презрением. Скорее всего. Это я. Так теперь относился к самому себе.

– Не беспокойтесь, Борис, – тихо сказал я. – Деньги я обязательно возьму.

17.

Опережение событий.

Письмо Маргарите, 2012 года рождения.

Письмо второе

Итак, продолжим, моя дочь Марго. Продолжу мой рассказ о Маяках.

Представь себе, Маргарита, Иогана Себастьяна Баха.

Представила его? В самом-пресамом конце жизни. Как лежит, уже старый и больной Иоган Себастьян на подушках из гусиных перьев, размышляет о пройденном в жизни пути и написанных своих великих произведениях. А ещё думает Иоган Себастьян – как печально то, что скоро помирать. Вроде и говорили ему про какую-то бессмертную душу священники. Убеждали всю жизнь в её существовании. Вроде бы нужно легко и беззаботно прощаться с такой богатой и такой насыщенной жизнью. Раз есть душа. И вот шарит Иоган Себастьян за пазухой у себя в поисках веры в бессмертную душу, но ничего не находит. Вынимает руку из-за пазухи, а там пустота. Пробует в другое место за пазухой посмотреть – а там тоже пустота и темень беспроглядная. Совсем грустно и тоскливо становится Иогану Себастьяну от этих фактов. Повернётся на один бок – плохо лежать. Повернётся на второй – ещё хуже. И вдруг в один момент Иоган хватает себя за руку. Потому что понимает Бах то, что, когда его, Баха, не будет. Произведения-то его ещё будут существовать триста, четыреста, пятьсот лет. Цену своим произведениям он знал, а когда о своем месте в истории задумался, всё понял. А когда понял, подумал так:

– Допустим, господь Бог наш даст мне опять на земле родиться.

Образованный и умный, Бах ни в какой ад с раем веры не имел. А что душа его может ещё раз родиться – вполне себе такое предположение допускал.

– Лет эдак через триста. Вернусь я ещё раз на землю человеком. По имени, скажем, Филипп, – Баху нравилось имя Филипп.

– Допустим. Так это что же. Это я свою собственную музыку слушать буду, так что ли, получается? Может быть, даже станцую под неё что-то, да?

Получалось, что так.

– Так почему же мне, когда я вернусь через триста лет Филиппом. Каким-то образом не узнать, что я уже был. Иоганом Себастьяном Бахом. Был. Чтобы, когда я буду старым Филиппом. Не лежать вот так же в кровати, трясясь от страха. Чтобы вовсе никакой смерти мне не бояться. Никогда, когда я буду Филиппом. Почему мне не узнать, что я уже был? По моей музыке не узнать, например?

Подумал так Бах и умер. Он уже старенький был.

Следующим под старость такие мысли стал думать Ампер. Тот, который электрический ток открыл. Точно так же лёжа в кровати в тончайшего покроя пижаме, окружённый роскошью и богатством, которые через пару дней ему уже никогда не понадобятся.

Ампер тоже думал так:

– Вот я снова через пятьсот лет рожусь. Электричество будет, так ведь? Открыл его я. Стало быть, и узнать как-то про меня сегодняшнего можно. Чтобы не лежать в следующей жизни – вот так же стариком в кровати, трясясь от страха. Чтобы вовсе никакой смерти мне не бояться. Никогда в той жизни.

Тут Ампер на секундочку задумался.

– Хм, – задумался Ампер. – Это же выходит, что. Это же выходит то, что и в той, в следующей жизни мне нужно будет что-то эдакое открыть. Чтобы цепочка из моих жизней не прервалась. Так-так-так… Интересно. Памятник себе, что ли ставить нужно? Нет! Никакой не памятник! Это Маяк, вот что это выходит. Я вот здесь, сейчас поставил себе Маяк, я открыл электричество. И этот Маяк будет мне светить через толщу лет. Мне, тому, который родится позже. Маяк будет говорить мне о том, что я уже был! А значит, я обязательно вернусь ещё раз. Вот только как распознать этот свет?.. – на прощанье подумал Ампер и тоже умер. Они же все только под старость о таких вещах догадывались.

Я же об этом догадался, когда мне не было и тридцати лет.

Догадался о том, что для того, чтобы не бояться смерти. Чтоб уйти от этого тоскливого чёрного липкого каждодневного страха за свою жизнь. Чтобы не отравлять душу этой мерзостью, а жить легко и светло. Для этого нужно ставить Маяки.

Однажды, я решил поставить свой.

Я придумал план действий.

Нужно сегодня сесть за стол, включить компьютер и прочитать, как научиться писать книги. Такие книги, которые оставались бы если не в веках, то хотя бы в десятилетиях. Сидеть за компьютером и читать, читать и учиться, учиться и пробовать что-то написать самому, пробовать написать, получать оплеухи от читателей, научиться стирать и переписывать, стирать и переписывать, переписывать и стирать до бесконечности, до тех пор, пока не станет что-то получаться.

Может пройти год, два, а может быть двадцать два. Зависит от таланта, увлечённости, заинтересованности в результате, и ещё черт знает, от чего это зависит. Но получится всегда. Обязательно.

И вот когда получилось. Выключить компьютер. Потом выйти из-за стола. Отдохнуть. Покурить.

Снова сесть за стол, снова включить компьютер.

И написать книгу.

Поставить свой Маяк.

Теперь мне оставалось одно. Но самое главное.

Мне оставалось разглядеть его свет.

Который указывает. Высвечивает своим лучом то, когда я приду в этот мир снова.

Об этом, Маргарита, в следующем письме.

18.

Поговаривают, что мечтать нужно осторожнее.

Лично я в этом однажды убедился, когда один мой товарищ всё мечтал бросить пить. Гундел об этом на каждой попойке, ему объясняли, что никто же тебе в глотку не заливает, сиди читай газеты с нами, не пей. Но он был непреклонен в своих беседах с нами о вреде пьянства. И о своей мечте – как он бросит, наконец, бухать.

Вы знаете, у него получилось. Однажды по дороге на работу он сбил какую-то старуху на пешеходном переходе и не пил потом даже не год, а больше. Кажется, не пил бы и ещё, но его выпустили по амнистии.

Я же, как мне кажется, всегда втайне мечтал быть директором. Ну, хотя бы чего-нибудь. Хотя бы чем-то поуправлять. И теперь моя мечта сбылась: я был полноценным директором книжного магазина.