Егор Nебо - Маяки

Ответ пришел быстро.

Я жил со своими Маяками уже десять лет.

Это была «моя прелесть», как говорил Голум.

Почти всё, что я писал в большой форме – а написал я две пьесы и две повести – так или иначе, было связано с Маяками.

И моя неудавшаяся в коммерческом плане книга заканчивалась главой «Сверхзадача», главой о Маяках.

Я очень к ним привязался, к своим Маякам. Я полюбил эту свою концепцию. Она стала лейтмотивом всей моей жизни, смыслом её существования. Что-то неразрывно уже сплетённое со мной.

А теперь я её продавал.

– «За франки», – вспомнил я фильм «Утомленные солнцем». – «Тебя пошло купили. За франки», – повторил я фразу целиком.

Я пошел на кухню, достал сигарету и закурил. В голове крутились слова Дмитрий Валентиновича: «Можете взять и забыть. А можете взять и не забывать. Память – это дело такое…»

Я успокаивал себя тем, что в действительности ничего такого не забуду, никто ничего не может похитить из моей памяти, «что моё – то моё», напевал себе я из Розенбаума, но это отчего-то не помогало.

Мне было не двадцать лет, когда можно было прикидываться дуриком и подписываться под документами без оглядки.

Мне уже было тридцать шесть. И если я что-то обещал на словах, даже не подписывая, мне нужно было держать. И я держал. Ну, иначе нельзя. Иначе сам себя очень быстро разуважаешь, и дело не в окружающих, хотя и в них тоже.

А тут договор.

На десять тысяч долларов.

И мои Маяки.

– Да и чёрт с ними, – прошипел я зло вслух. – Придумаю что-то ещё.

Хотя мне самому было совершенно ясно, что ничего большего я в своей жизни уже не придумаю.

Я докурил, потушил сигарету, встал и снова пошел к компьютеру.

Снова бессмысленно стал открывать страницы, и тут мне пришла идея помечтать, что же это такое я себе могу позволить на красивую сумму в десять тысяч долларов.

Я откинулся на диван и закрыл глаза.

Сначала я представил себе Дашу Веснину.

Попытался представить нас с ней в городе Амстердаме. Ну, или хотя бы в Брюгге.

Я представлял, представлял, но никакого кайфа от этого не было.

В голову лезло, что я проведу неделю в этом самом Амстердаме, но потом-то. Потом. Потом я вернусь домой.

А ещё потом кончатся эти десять тысяч долларов.

И я буду и без денег.

И без «моей прелести».

Картина получалась депрессивная, чёрно-синих тонов картина, без оранжевого или хотя бы зелёного. Некрасивая была картина.

Не воодушевляющая.

16.

В половину третьего я стал собираться и вызвал такси.

Сборы на улицу у меня происходили легко – лишнего шмотья никогда не было. Одни штаны, две рубашки, выбор недолгий. Курточка, ботинки. У меня даже крем для ботинок был только один, чёрный. Поэтому все ботинки (синие, коричневые, серые) у меня постепенно приобретали чёрный цвет.

В машине меня ни с того ни с сего стало подташнивать. Это было вообще чем-то удивительным. Не укачивало меня в транспорте уже лет, по крайней мере, двадцать пять.

Я попросил водителя остановиться, вышел, закурил.

И меня тут же вырвало. Потом ещё раз.

Я утёрся, сказал таксисту: «Пять минут, Турецкий» и пошёл на остановку к киоску «Союзпечати». Больше ничего похожего на места, где могут продавать воду, я поблизости не видел.

В киоске был сок в дистрофичных двухсотграммовых пакетах.

Я посчитал деньги, хватало только на один. Я купил его, отодрал трубочку, выбросил, потом порвал едва ли не пополам пакет и жадно его выпил. Сел в такси.

– Шо, – спросил, трогаясь, таксист. – Вчера было хорошо. А сегодня не очень?

– Ага, – ответил я, лишь бы он отвязался.

– Бывает. Я однажды съел с бодуна трёхлитровую банку красных помидор, приколи?

Он рассказывал что-то ещё, я старался не слушать. Обычно после того, как вытошнит, становилось хоть немного, да легче. Сегодня почему-то не легчало. Да и с чего я вообще блевал-то, понятно не было.

Таксист продолжал что-то говорить, в собеседнике он не нуждался и я стал думать о том, что прощаюсь сейчас с, по всей видимости, самым дорогим, что у меня есть. С моей книгой.

«В полях под снегом и дождем, мой милый друг, мой верный друг, тебя укрыл бы я плащом от зимних вьюг, от зимних вьюг», вспомнил я неизвестного мне поэта и какая то неуместная, странная, как от прощания с любимой женщиной горечь заполнила меня всего.

Я писал тебя десять лет, моя книга. Я отдавал тебе всего себя, я не мыслил себя без тебя, у меня не было в жизни ничего другого, кроме тебя, весь смысл моего существования, вся моя радость от того, что я есть – она была там, в тебе.

И обблеваный возвращаясь домой, и укуренный вхлам, и в странных компаниях со странными вероятными исходами – я всегда помнил, что у меня есть ты, что мне есть зачем жить дальше, что мне есть зачем существовать, существовать здоровому и на свободе, функционировать – есть, пить, поднимать тосты и не опускать руки, мне есть зачем в конце концов даже любить людей – потому что люди – это единственный почти источник, из которого можно пить, чтобы утолить ту жажду, которая потом выплёскивается на голый лист словами.

Пусть никогда и никем не понятый, пусть презираемый добившимися многого, сытыми и удовлетворёнными одноклассниками – я был счастлив с тобой, я был счастлив с тобой почти всегда наедине, ведь редко я давал кому-то в тебя заглядывать, впрочем не то, чтобы я туда заглядывать не давал – туда заглядывать просто не хотели. Я писал тебя не про любовь и не про деньги, ни про вражду и ненависть, я не использовал для тебя таких любимых «вечных» тем, оттого ты была плоха, была не очень то востребована окружающими. Людям нужны другие люди, людям интересно лишь про других людей, может быть в этом моя ошибка, моя книга, прости. Я не насытил тебя такими историями, я не смог. Сломя голову я летел только к одному, к смыслам, к пониманиям того, из чего ткется ткань мира и зачем все вокруг и отчего вокруг все.

Конечно же, я не знаю до сих пор, получилось у меня что-то или нет.

Конечно.

Тут я переключился на мысль о том, что наверное, все таки, знаю.

Раз предлагают деньги, и деньги хорошие – наверняка что-то там действительно есть, в моей книге.

Тем сложнее было сейчас с ней прощаться.

При чем прощаться мне предлагалось навсегда.

Наконец, прибыли. Таксист назвал цифру.

– Старик, я как раз сюда за деньгами приехал. Минут двадцать всё займет, подождёшь?

Старик посмотрел на меня с большим сомнением.

– Документ какой-нибудь давай.

У меня был с собой паспорт, но паспорт мог понадобиться Борису, чтобы подписать договор.

– На вот мобильный, – нашёлся, наконец, я.

Таксист глянул на мой телефон, который был едва ли не из прошлого века, потом на меня. Я понял, что сделка не состоится.

– Чёрт с тобой, на! – я полез в рюкзак и достал паспорт. – Но на чаевые можешь не рассчитывать.