Николай Грицай - Хронос

Он указал рукой за спины друзьям, чуть правее назад. Все трое обернулись и замерли. Завозившись, они и не оглядывались ни разу. И теперь такой сюрприз ждал их позади. Над невысокими холмами вдали, и чуть более высокими деревьями виднелся он, Метрополис Лондона, протыкая насквозь небо шпилями полуторамильного Анкора Тауэр и мильного Ризорт Бэй. Они плавали в высоте, наслаждаясь полетом. И даже туман, что окутывал более низкие строения был им нипочем. Чуть ниже сгустился целый лес других светящихся офисных и жилых исполинов, заполонивших собой весь видимый горизонт в направлении взгляда, перемежаясь, скрещиваясь, подмигивая красными огнями на крышах пролетающим летательным аппаратам, пугая острыми шпилями. Они наседали друг на друга, душили, клонились, превозмогая своими перегретыми треугольными сочленениями гравитацию и законы разума, удерживали взаперти миллионы людей, нагружаясь и опустошаясь каждый день. Окна сливались в галактики звезд, но только не мерцающих, – новые типы светильников не мерцают даже на расстоянии. Мириады этажей рвались в небо, где уже поджидали петли Диаболо, нависшего радугой над Метрополисом. Две опоры моста выделялись темными линиями, скупо освещенными. Но это были лишь опоры, им положено быть рабами, служить, а не разряжаться. На мосту неслись длинным потоком баржи и пассажирские составы, сворачивая на многочисленные съезды и тут же падая в пропасть ко дну города. Пролеты больше были похожи на новогоднее дерево, что раньше входило в ритуал старого времени, чем на техническое сооружение.

У подножия города восседал помехой счастливой жизни для бедных бесконечный туман смога, с каждым днем все усиливаясь и разрастаясь, густея чуть ли не от злобы и беспомощных жалоб несчастных задыхающихся людей. С его обжорством он добрался бы и до верха, но не мог. Вблизи смог был почти не виден, но стоило отойти в сторону становилось очевидным в каком угаре люди живут. Слишком большая высота была взята гением ученых и деньгами тех, на кого они работали, отчего люди, живущие едва не в небе мало интересовались ново созданным явлением, глядя вниз, на беснующихся у подножия стеклянных монстров муравьев. Впрочем, от этих трудяг зависело и их будущее, их благополучие и сытый сон. Поэтому вовсе не обращать внимания на жалких, мелких, слившихся до шевелящихся в полутьме и тумане комков, конечно нельзя было. Их дыхание означало еще больший туман над разумом и власть над телом и приносимым ими доходом. Там в недостроенном задымленном и глубоком как колодец раю, низкие люди жили, размножались, лишь иногда поглядывая вверх. Но не на небо, как некогда, а лишь на светящиеся огромные, но издалека видимые яркими точками, пентхаусы других людей. Может быть они даже радовались жизни. Ведь жизнь еще не удалось забрать, как ни крути, а уголовный кодекс называл непрестанно такие попытки по-своему, упрямо и гордо, преступлением. Но и он был всего лишь порождением людей, продолжением их представлений, в чьих руках была мода на перемены, вольных решать, кого и как Кодексу карать.

Пришедшие внезапно мысли от увиденного в захламленную голову Шерлока, развеял Малик, выждав пока прокатится первая волна удивления, смывая всю напускную серьезность и прочий грим с лиц детей.

– Помните, так и в жизни – то, на что вы смотрите незначительно, а позади жизнь проходит! Жизнь любит поиграть в маскарад и прятки…

Шерлок снова поморщился от доморощенной, политой чужой кровью, риторике смерда, наглого и жестокого бандита. Он сидел и не двигался, как будто вовсе не человек, а машина. Светлело, а Малик все сидел, раздражая всем своим видом разозленного подростка, ломая тому все планы.

«Черт, такой долгий путь, а город все еще виден!» – злобно думал Шерлок, не пропуская как контрафакт изречения бандита внутрь, назло ему, в противоположность, обретая самостоятельность. Еще больше раздражался, видя как друзья, старые, проверенные, и новые ветреные в силу возраста, слушают морочащего им голову мерзавца. Его они никогда не слушали так внимательно, даже Хисп, а ведь он гораздо приятнее и правильнее говорил! Дураки, идиоты! Руки молодого ученого тряслись, хотелось бросить все и выйдя на свет из палатки, куда он в интересах общего дела спрятался, зная как не любят везде, не только за городом ученых и зазнаек, вызвать на бой, словесный конечно, и разбить в пух и прах этого умственного силача, что путает неологизм и силлогизм, невинность и невиновность!

А солнце, не принимая во внимание новое исчисление времени, всякий раз как наступала «ночь», имело дурную привычку всходить, даря всем желающим бесплатно образы и силуэты окружающего мира, мешая сну. Так было уже очень давно, еще до рождения его, Шерлока. И это обстоятельство тоже бесило: никто не видит дальше своего носа, не смотрит за спину, не поднимает глаз, а уж как легко можно обвести вокруг пальца двумя софизмами!

В общем, Шерлок распалился, так как он мог, и что с ним бывало частенько, когда что-то не получалось. И не был бы он в положении невольника, не столько за себя отвечающего, сколь за товарищей, что вручили ему свои жизни, то надавал бы и им тумаков, а также дрыхнущему у костра Тэдди, скрутившемуся калачиком, посапывая, который вместо благодарности в виде какой-либо полезной услуги, заснул.

Наконец, устав терпеть, он выпалил без утайки, не заботясь о последствиях, дерзко и со скрытой насмешкой:

– И где же ваши книги, хотелось бы на такую диковинку посмотреть?

Малик пришел в замешательство, а Хисп и Гутта переглянулись.

– Видите ли, уважаемый, не все можно спрашивать вот так быстро и с наскока! – осадил всадника Малик. – Я же уже несколько часов не спрашиваю, хотя мог бы, кто вы и откуда, а главное куда бредете! Но ой как хочется…

– Он сказал часов? – тихо прошептал Гутта, обращаясь к Хиспу. Тот тоже заметил, но промолчал.

– Стопили мы их… И все! Только один вред от них. Столько пыли, что открыв, не переставал чихать! – признался Морф, подсев к совсем погасшему костру. Заря занималась, а Шерлок вздохнул. – Словно в них сам дьявол городской вселился и заставлял отринуть их. Легко переношу всяческую грязь, а книжную пыль – ни-ни! Это я говорю, потому что пробовал читать вслед за Маликом. Благо добра такого хватало и согреться и душу посмешить. Но не все книжечки были душевные! То есть для меня их вовсе не было… Ха, но для нашего любителя призадуматься, надо сказать, тоже не все за душу дергали. Бывало, читает, читает, – и бах ее в костер. Это когда ни черта не понимает… А бывало такое, ха-ха, не редко!

Его прервал властным жестом Малик, сделав петлю у шеи, заставив умолкнуть.

– Помолчи, – у меня гораздо важнее дела есть, чтобы слушать твой бред, – и обратившись к малолетним пленникам, особенно не спуская глаз с Гутты, добавил другим тоном, – такое нелепое пояснение требует широкого толкования, чтобы вы не разуверовали в человечестве вообще. Иными словами устав от города, мы не нашли бы прибежища и за ним! Но это не так, уверяю вас! Мы не скитальцы, наш путь выбран, – вот, – он поднял рукав показал некий предмет, на ремне, круглый с циферблатом. Это были простенькие часы из прошлого. – Вот наш символ и наш бог. Его мы и держимся…