Антон Ильин - Мир Дженнифер

– Гулливер, где ты его раскопал?!

Катя была и удивлена, и зла одновременно. В общем, это точно была Катерина Белозерова. Та самая своенравная шатенка, о которой часто говорили в институте: «Далеко пойдет девка!»

Марат развел руками:

– В контейнере. Где же еще?!

– Господи боже мой! – Женщина вскинула руки.

Она была одета в черную водолазку, а ее когда-то длинные каштановые волосы теперь были коротко острижены – практически на нет. За эти годы она изменилась, о чем свидетельствовали совсем мелкие, еле заметные морщинки, разбросанные паутинкой вокруг ее грустных глаз.

– Давайте, перемещайтесь скорее! Поговорить успеем!

Шар окрасился в фиолетовый. Марат быстро побежал к нему, чтобы успеть переместиться. Платон видел, как здоровяк прыгнул в яркое свечение и столп пульсирующего света проглотил его целиком.

Ошеломленный Платон медлил. И лишь когда Катя закричала: «БЕГИ!» – он побежал. Вернее, ему удалось преодолеть всего лишь три-четыре метра, прежде чем удар приклада свалил его на землю.

Мир выключился. Он погас. Его выдернули из розетки. Щелк – и нет его! Платон снова оказался в кромешной темноте и в полном одиночестве. Так уж повелось…

«Катя…» – пробормотал он и отключился.

– Сильно стукнули-то его, – загнусавил кто-то.

– Да уж… – согласился хриплый голос.

– Ну хоть забинтовали парня, – вздохнул гнусавый.

– Бинтовать умеют, – с иронией заметил хриплый. – Вон сколько в лазарете лежит бинтованных! Поди, человек сорок, не меньше!

– Что же он натворил такого?

– А я почем знаю?

– Может, нагрубил? – предположил гнусавый.

– Не… За такое суточный «К» дают, но не колотят.

– А они поколотили?

– Ну, коротыша вроде стукнули разок.

– За что?

– Да он сам виноват. Показал свой голый тощий зад какой-то важной персоне с Земли. Персона прилетела с детьми-отличниками на ежеквартальную экскурсию.

– Да не может быть!

– Да может. Он такой. Вертлявый. Хамоватый. До того как на Земле бахнуло, он в цирке клоуном работал, а потом таким и остался… Чертов шут! Вечно с ним проблемы у нас в отряде! – Хриплый закашлялся.

– А я всегда думал, что они грустные.

– Хто? – не без труда выдавил хриплый. Кашель не унимался.

– Ну, клоуны эти… В жизни.

– А черт их знает. Гульба интуит, но ведь дурак дураком. Как такое может быть? Не знаю!

– Понятно… – сказал гнусавый и замолчал. Замолчал и хриплый. Но вскоре хриплый снова стал возмущаться:

– Вчера вон на три часа больше остальных с кораллами возились! А все из-за кого?

– Из-за коротыша? – догадался гнусавый.

– Конечно! Взял да и прыгнул на охранника сзади. Стал из себя корчить обезьяну – идиот!

Гнусавый захихикал.

– Не смешно! – оборвал хриплый.

Платон открыл глаза.

– Гляди, Петрович, он очнулся! – прогнусавил тучный молодой мужчина с наивным, почти детским лицом, которое было похоже на блин, висящий в пропитанном нафталином воздухе.

Седой и по-стариковски морщинистый Петрович отодвинул в сторону толстяка и нагнулся над Платоном, распластавшимся на белоснежных простынях своей койки.

– Как голова? – прохрипел он. Его колючие черные глаза глядели из-под торчащих во все стороны седых бровей.

Платон сразу почувствовал тупую боль в районе лба. Он машинально потрогал голову и почувствовал довольно большой бумажный предмет, налепленный на больное место.

– Где… я? – Платон постарался привстать.

– Не в самом лучшем месте. – Петрович помог Платону сесть. – В Яме ты, сынок.

Платон поводил глазами по серым стенам небольшого чистенького помещения с четырьмя койко-местами. Сперва он увидел раковину, побитый по краям столик и две прикрученные к полу жестяные скамейки. Затем посмотрел на дверь. Как и полагается в тюрьме, дверь была без ручек и с глазком для наружного наблюдения по центру, а вместо окна напротив двери зияло отверстие, из которого, к счастью, дул прохладный ветер, разбавляя неприятный запах нафталина.

Постепенно Платон стал вспоминать последние события, которые сейчас казались ему обрывками кошмарного сна, фантасмагорией, галлюцинацией, чем угодно, но только не настоящей реальностью. Эти правильные ответы ожившей Дженнифер, путешествие во времени, общение с Кэрол, таинственное сияние ее жемчуга в полумраке ресторана «Кинг-Кросс», подписанный им контракт, холод ночи (кто бы мог подумать!) двадцать первого апреля две тысячи первого года, все эти люди из прошлого, идущие по улицам, шум Садового кольца, полет в темноте, крушение контейнера, Марс с острыми, как бритва, камнями, пылью и песком, Марат с его скупыми объяснениями и грубостью, длинные подземные тоннели, изматывающий до смерти бег, фляжка с энергетиком, Котел, наконец, этот коллапсирующий гигантский шар и невероятно красивая, но давно им позабытая Катя Белозерова – первая настоящая любовь его беспечной студенческой юности.

– Это не сон, – заключил вслух Платон.

Дед хохотнул и снова зашелся кашлем. Добрый толстяк поспешил ответить:

– Увы, нет! Не сон. – Он моргнул два раза и протянул Платону свою пухлую руку. – Я Шура! – бодро представился он.

– Платон. – Платон пожал руку Шуре.

– А это Петрович, он староста. – Шура с уважением посмотрел на Петровича, который тоже протянул Платону свою сухую руку.

– За что ж тебя так стукнули-то? – В голосе Петровича слышались нотки сострадания, но в глазах читалось: «Кто же ты такой, сынок?»

Платон пожал плечами.

– За побег, наверное.

Глаза Шуры округлились от изумления, отчего толстяк стал походить на пряничного человечка.

– Ты сбежал? – спросил он шепотом, отчего Петрович почему-то нахмурился. – Не может быть!

Платон про себя решил, что лучше он будет притворяться и поддерживать беседу, чем задавать неуместные для окружающих вопросы. «Мне нужна точка равновесия», – думал он, разглядывая своих новоиспеченных знакомых. Неплохой точкой опоры для Платона оказалась Катя. «Если она в этом мире и помнит меня, то не все так плохо. Но вот где же ее найти?» Платон вспомнил, как Марат метнулся к мерцающему шару (вероятнее всего, какому-то телепорту) и смог избежать удара по голове.

– А что было делать, когда контейнер-то разбился, – ответил Платон.

Петрович и Шура переглянулись. Было видно, как любопытство вонзает в них свои тонкие коготочки.

– Как это случилось, расскажешь? – Петрович перестал хрипеть.

Оба заключенных были готовы внимать, а когда они подвинулись к нему еще ближе, Платон понял, откуда шел такой сильный запах нафталина: их нежно-голубая пижама в полоску (в которую, кстати говоря, переодет был и сам он) оказалась насквозь пропитана этим веществом. Как только Платон открыл рот, чтобы поведать им пережитое, в камере повернулся засов.