Антон Ильин - Мир Дженнифер

– Стоять ровно! – рявкнул он.

Петрович и Шура, оба бледные, смотрели в пустоту прямо перед собой. Платон поспешил выровняться и тоже уставился в противоположную стену. Затем санитар подошел к Петровичу и молча вручил ему свиток. Петрович послушно взял его и снова выпрямился по стойке смирно. Когда санитар вышел, его сменили двое других – более спокойные и даже, как показалось Платону, несколько расслабленные. Они зачем-то обыскали всех троих, а после попросили на выход. Сначала вышел Петрович, затем Шура, после Платон, а санитары двинулись следом за ними.

Такой небольшой колонной они направились по знакомым Платону металлическим переходам, где на этот раз были не одиноки. Такие же колонны двигались и на других ярусах. Больных в одинаковых полосатых пижамах было очень много. С какофонией из лязгающих дверей, криков надсмотрщиков, монотонных шагов и громких, лающих указаний это пространство казалось еще более абсурдным и страшным, чем накануне, когда оно было пустым и безжизненным. Больница оживала на глазах. «Боже, как много людей!» – думал Платон, стараясь не отставать от тучного Шурика.

«Пум-пум. Доброе утро! Новый день всегда приносит радость!» – доносился из репродукторов, прикрученных к высоким белым сваям, ровный спокойный голос. Голос был, конечно же, женским. Неужели это Дженнифер? «Пум-пум, – проигрывалось вступление, как это обычно можно слышать на аэровокзалах. – Труд изменяет! – бодро продолжал голос. – Труд ведет нас к выздоровлению. Пум-пум. В наших правилах работать усердно, чтобы поскорее поправиться! Пум-пум. То, что мы сделаем сегодня, поможет нам завтра же пойти на поправку. Пум-пум».

Маленькие колонны струверов, миновав свои уровни, начинали встречаться, сливаясь потоками в общих переходах, которые были в меру широкими, чтобы в них помещались одномоментно по семь-восемь рядов. Люди шли как на параде, слажено. Они сливались в одно целое и походили на гигантскую серую гусеницу.

«Пум-пум. Доброе утро, труженики Марса! Сегодня день кораллов! Команды, набравшие больше всех очков, получат коралловый титул. Пум-пум». Заиграла музыка. Это была какая-то детская песенка о кораллах. «Синее море бурлит и пенится, – пел детский хор, – а солнце гори-и-и-и-ит. Плаваем мы, играем, смеемся, знаем, что мир наш звени-и-и-и-ит!» Платон подумал, что нагромождение абсурда идет полным ходом. Немного подождать – и розовые слоны полетят ему навстречу.

«Пум-пум. – Детская песенка закончилась. – Дорогие труженики Марса! – снова обратился к ним бодрый женский голос. – Завтрак – это самый важный этап трудового распорядка! Наберитесь сил, ешьте наши каши. В конце рабочего дня мы спросим у каждого из вас, какой был вкус! Пум-пум. Напоминаю, отметки ставятся перед самым выходом из рабочей зоны. Пум-пум. Напоминаю! Все тарелки должны быть чистыми. Приятного вам аппетита! Пум-пум».

А вот и пресловутые каши, о которых, видимо, предупреждал его мистер Доу. Платон потер ожог. Боль утихла, но теперь рука назойливо чесалась. Платону вспомнилась известная в свое время реклама компании «Эппл»: «24 января „Эппл Компьютер“ представит „Макинтош“. И вы поймете, почему 1984 не будет как 1984».

«Это уж точно! Разница так разница, ничего не скажешь! В моем двенадцатом году люди не делились на старых и новых и не содержались на принудительном лечении на Марсе. В моем году, – размышлял Платон, вышагивая бодрым маршем по переходам марсианской больницы, – люди делились на богатых и бедных, на счастливых и несчастных, на больных и здоровых, на либеральных и консервативных, на молодых и старых, на умных и глупцов, но никак не на старых и новых!»

Наконец переход закончился огромными воротами, какие можно увидеть разве что в бомбоубежищах, расположенных в метрополитене. Колонны пациентов стали быстро заполнять огромный зал. Судя по тошнотворным запахам горелой резины, зал этот являлся больничной столовой. Платону стало плохо при одной мысли о кашах. От таких резких запахов его повело куда-то в сторону. Еще немного, и он столкнулся бы с соседями, но его вовремя подхватил конвоирующий санитар и вернул обратно в строй. Вскоре колонны заканчивали свой путь. Они останавливались у вытянутых стоек, рядом с которыми начинала образовываться очередь. Пациенты брали жестяные подносы и проходили к пунктам выдачи. За стойками стояли высоченные люди в фартуках. Они обслуживали толпы, наливая каждому свою порцию каши. Огромными половниками они зачерпывали серую жижу и выплескивали ее в глубокие пиалы, затем протягивали их людям и снова черпали грязными ковшами, чтобы вылить дурно пахнущую жидкость следующему в очереди. Получив кашу, заключенные вытаскивали из диспенсеров ложки и проходили к свободным столикам. Чиркали ножки стульев, гремела посуда, поднимался вялый гомон утренних дискуссий.

Взяв в руки кашу и вытянув из диспенсера ложку, Платон последовал за своими спутниками. Петрович и Шура выбрали столик подальше от очереди и по привычке уселись друг напротив друга. Они поздоровались с соседями и принялись с аппетитом поглощать кашу. Платон сел рядом с Шурой и осмотрелся. Напротив него сидел угрюмый лысый мужик с широкими, как у моряка Попая 21 21 Известный мультипликационный персонаж, который любил есть шпинат. , плечами и такими же здоровенными ручищами. Они были все в мозолях, часть из которых еще не полопались и дутыми волдырями розовели тут и там – зрелище не из приятных.

Рядом с моряком Попаем сидели более приятного вида люди. Один из них походил на молодого Билла Гейтса, такого же угловатого ботаника, о котором точно не скажешь, что он станет миллиардером. Он сидел и с грустью разглядывал свою полупустую тарелку. Он был очень бледен и точно не хотел есть. Наверное, был нездоровым. Платон про себя отметил, что такому бы дать тарелку салата из листьев рукколы – он точно стал бы счастливее. С другой стороны сидел невероятно маленького роста мужичок с короткими рыжими волосами, торчащими пушком из неправильной формы головы, и веснушчатым мясистым маленьким личиком, напоминающим куклу Чакки 22 22 Имеется в виду персонаж популярной кинофраншизы – кукла, в которую вселяется злой дух. , только не злую, а добрую. Его зеленые глаза внимательно изучали Платона. Платон приветливо кивнул. Малыш (иначе его назвать было сложно) кивнул в ответ и принялся уплетать кашу, как будто вспомнил, что она у него есть. Если у других тарелка была в районе пупка, то у малыша она лежала чуть ли не под самым носом. «Бедолага», – подумал Платон и посмотрел на свою порцию; поморщился, поводил пластмассовой ложкой и с осторожностью поднес ее к носу. Запах шел жуткий. Платон сперва боязливо коснулся ложки кончиком языка, но, ничего не почувствовав, набрался смелости и опустил ложку в рот. Каша оказалась вполне нормальной. Вкус напоминал курагу. «Платончик, курага хороша для твоего сердечка!» – часто повторяла в детстве мама. «Боже ты мой, где же мои родители в этом дурдоме? Где моя сестра?» Платон впервые вспомнил о родных, и ему стало страшно за них.