Антон Ильин - Мир Дженнифер

– Ешь!

Платон повернулся в сторону говорящего. Это был Петрович.

– Ешь чертову кашу! У нас день кораллов! Нам нужны коралловые нашивки! Ты в отряде. Смотри, просрем кораллы – виноватым будешь ты!

Платон решил не перечить и послушаться сварливого деда, поэтому он принялся есть свою порцию каши проворнее. Вскоре возникло чувство быстрого насыщения и нечто очень похожее на то, что Платон испытывал, когда отпивал из фляжки Марата. Появилась радость легкости. Он ел и чувствовал, что парит над стулом, – так вдруг стало хорошо. Вскоре Платон понял, что запах больше не тревожил, наоборот, он ему очень нравился.

– Что у тебя там?

Платон вопросительно посмотрел на Шурика.

– Не понял.

– Что на дне? Рисунок какой?

Платон взял тарелку и показал Шуре.

– А ты чего же не доел-то?! – возмутился он.

– Хочешь – доедай, а мне хватит, – постарался как можно безразличней ответить Платон.

Шура вмиг очистил тарелку.

– Ого, глянь, Петрович, у новенького скарабей!

Петрович взял тарелку, чмокнул губами и, ничего не сказав, вернул ее обратно.

– Скарабей – это добрый знак, – сказал Шура, разглядывая аппликацию.

– Ну а у тебя что? – спросил Платон, чтобы поддержать добряка.

– Сегодня ничего, – вздохнул Шурик, – а вот вчера была роза. Темно-алая. На толстом стебельке. Такие когда-то дарили женщинам, говорят. Ты помнишь?

Платон посмотрел на Шуру, как смотрят на умственно отсталых детей – с жалостью и умилением, а когда он открыл рот, чтобы ответить, – загудела знакомая сирена. Заключенные стали подниматься и самостоятельно выстраиваться в длинные колонны, чтобы попасть теперь в противоположную от входа часть зала. Платону пришлось ждать минут двадцать, прежде чем очередь дошла и до них. Когда они миновали ворота, то попали в стыковочный зал, похожий на предыдущий. В конце зала располагалось множество овальных проходов. Платону они показались гигантскими мишенями, наподобие тех, какие используются в биатлоне. Они открывались, чтобы пропустить очередную колонну внутрь, а после захлопывались со свистом и грохотом. Платон попытался рассмотреть, что там внутри, но, кроме черноты, там не было видно ничего: ни проблеска света, ничего – лишь пустота и безнадега. Платону стало тоскливо. Он снова вспомнил о близких и подумал о сестре, которая пригласила его на воскресный обед, чтобы попытаться наладить его личную жизнь, познакомив со своей подругой-скрипачкой. Увы, обед пришлось отложить, и скрипачку вместе с ним. Не судьба!

По мере приближения к этим проходам Платон увидел столбики. Они были соединены синими лентами, какие обычно используют при прохождении паспортного контроля. В каждый из проходов ныряли колонны, но прежде чем пройти, лидеры колонн отдавали свертки дежурным. Когда Петрович отдал свой, Платон занервничал. Слишком уж лихо хлопала эта дверь, ведущая в чрево тоннеля. Слишком уж лихо! Над головами висели два больших фонаря; когда загорался зеленый, двери открывались и колонны могли свободно проходить в пустоты, а когда горел красный, колонны терпеливо ждали своей очереди. Платон поежился. Совсем скоро ему придется сделать очередной шаг в неизвестность. От природы живое его воображение всегда доставляло много хлопот и неудобств. Сейчас он представил, как заслонка разрезает его пополам. Один кусок шмякается назад, а другой куда-то вперед. Лужа крови, похожая на пенящийся малиновый сироп, быстро расползется кругом, и заключенные пачкают в ней свои серые тапки.

Над проходами появилась большая яркая надпись: «РАБОЧАЯ ЗОНА». Она зажглась, как зажигается вывеска у придорожного мотеля: задрожала, а после включилась, но не всеми буквами разом, сперва «РАБЗОНА», а уж потом целиком: «РАБОЧАЯ ЗОНА». Настала их очередь. Платон увидел, как красный фонарь выключился и – хлоп! – сменился зеленым. Заглушка ожидаемо взмыла вверх, обнажая за собой пугающую черноту. Петрович шагнул и – бум! – сразу же исчез, следом исчез и Шурик. Платон нырнул за Шуриком и моментально почувствовал, как по спине прошел ветерок. Оказавшись в кромешной темноте, Платон успел отметить, что шагает сквозь какую-то мембрану, плотно окутывающую его тело потрескивающим электрическим полем. Вскоре он увидел Шурика и Петровича, они как ни в чем не бывало двигались в направлении необычного транспортного средства, рядом с которым хлопотали охранники. Внимание Платона привлекла надпись на приспособлении, это было слово «ВАКУУМ». Рядом с надписью находился указатель в виде волнистой стрелочки. Платон посмотрел в ту сторону, куда она указывала, но ничего, кроме шершавой стены, не увидел. Пока он смотрел, один из охранников захлопнул стеклянную дверь и ударил кулаком по красной кнопке. Послышался звук, похожий на выстрел, и капсула со свистом улетела куда-то по трубе дальше.

– Следующие! – Охранник торопливо замахал в сторону их колонны. Новая капсула выкатилась из полупрозрачной трубы и заскрипела основанием, останавливаясь.

Петрович послушно развернулся так, чтобы быть спиной к трубе, второй охранник принялся его усаживать. Затем он помог Шурику и, наконец, взялся за плечо Платона. От крепкой хватки Платон вздрогнул, но охранник, по всей видимости, этого не заметил. Он заставил Платона пролезть в узкую капсулу и ловко застегнул ремень безопасности, после чего дернул за него, чтобы проверить.

– Это вакуумная капсула, – густым басом объяснил он. – Когда я дверь закрою, задержи дыхание. После хлопка дышать можно. Понял?

Платон вспомнил, как под самый конец августа, прошлым летом, когда в течение трех недель у него не переставая болела голова, он, измученный и напуганный, ходил к врачу в районную поликлинику. Врач долго писал что-то на бумажке, а потом сообщил, что, прежде чем определиться с диагнозом, надо сделать томографию головного мозга. Вот тогда ему, помещенному в трубу, тоже говорили, когда дышать, а когда нет. Мог ли он подумать, при каких обстоятельствах он услышит подобные советы снова?

Кивком Платон дал понять охраннику, что он все уяснил. Было страшно некомфортно сидеть в узком кресле с фиксированными ногами, грудной клеткой и головой. Единственное, что Платон мог сделать, – это отодвинуть подголовник немного назад. Охранник вытащил свой громадный торс из капсулы и резко захлопнул дверь. Из динамиков вновь послышался чудесный женский голос, который вежливо попросил их не дышать. Платон замер. Он не дышал, но слышал, как все тело пульсирует, ухает от тяжелых ударов сердца, словно по нему били молотом. Дальше было то, о чем предупреждал охранник, – хлопок. Совсем не громкий, как разорвавшаяся новогодняя хлопушка в соседней квартире вечером под Новый год. После этого хлопка тело Платона вместе с креслом вдавилось назад и отъехало. «Дышите!» – сказала девушка. Кресло нехотя вернулось назад. Струйки пота потекли по лбу. Платон чувствовал, как капсула несется на запредельных скоростях. Сколько еще будет продолжаться это погружение в неизведанный и пугающий мир, он не знал. Единственное, в чем он был уверен (или хотел быть таковым), так это то, что в конечном итоге все будет хорошо. Она же обещала. И он ей верил.