Сакё Комацу - Гибель Дракона

Старик пожевал сморщенными губами, в его потускневших глазах ничего не отразилось.

– Ну и олух… великовозрастный… – беззлобно пробурчал он. – И… какой же из ящиков он бросил, там не говорится?

– Да есть… Куниэда-сан указал на ящик Б, который и оставили…

Из глубины подушек раздалось странное повизгивание. Могучего сложения человек испуганно взглянул на старика. А тот, раскрыв во всю ширь свой беззубый рот, весело, от души смеялся.

– Знал… – едва переводя дух, сказал старик. – Ну и стервец, с таким ухо нужно держать востро. Как же он унюхал, а?.. Сам-то он не способен определить… Значит, в какой-то момент узнал как-нибудь… Если так, он, пожалуй, выживет… Понимаешь, Есимура?

Старик помолчал, а потом продолжил:

– В ящике Б почти все было подделкой… Это я придумал… Сам… и давно уже… Никто об этом и не знал… А жаль, что не доведется нам околпачить этого самого О’Коннели из Бостонского музея искусств… Да, досадно… Когда встретишься с О’Коннели, передай ему привет… Скажи, последняя шутка старика не выгорела из-за одного парня со страшно тонким нюхом… Да, кстати, за вами уже приехали?

– Да. На вертолете опасно, в двигатель забивается пепел, так что прибыл большой «джип». Доедем до Тефу, там поджидает амфибия…

– Ладно… хватит, иди… Что делает Ханаэ?

– Думаю, она уже собралась…

– Давай, увози ее быстрее…

Могучий человек, которого звали Есимура, быстро вышел из комнаты, шумно ступая по татами. И тут же из-за фусума, где она, наверное, пряталась, появилась девушка.

– Что это такое?.. – старик окинул ее взглядом. – В таком виде ты собираешься сесть в «джип»?

На девушке было кимоно из шелка «акаси» темно-фиолетового цвета, словно бы распространявшее аромат своего оттенка, и старинное оби, расписанное цветами повилики. Секунду она смотрела на старика полными отчаяния глазами, потом подошла к нему, ступая легко и изящно, и уселась по-японски, коснувшись коленями татами. Бессильно опустив плечи, она закрыла руками лицо.

– Я… не поеду… – сказала девушка дрожащим, с ноткой возмущения голосом. – С вашего позволения, я останусь возле вас…

– Нельзя… – коротко ответил он. – Ты еще… молода. Нельзя тебе позволить умереть вместе с таким дряхлых стариком…

– Нет! Нет!.. Я… Лучше я, если придется вас покинуть…

– Да что ты болтаешь!.. – он слегка повысил голос. – Кажется, тебя не так воспитывали, чтобы ты в решительный час несла всякий вздор… Ты поедешь туда… и будешь… жить во что бы то ни стало… Я ничего не велю тебе делать, не требую, чтобы ты там чем-то себя утруждала… Просто живи… Самое главное, чтобы ты прожила долго… Полюбишь мужчину, выходи за него замуж… Я тебе все время твержу: все сделано, чтобы ты прожила безбедно… Но, должен тебе сказать, что жизнь… вообще-то… тяжелая штука… и горькая…

Девушка, но выдержав больше, взмахнула широкими длинными рукавами кимоно и уткнулась лицом в татами. Ее тонкие плечи затряслись, послышались рыдания. Быстро глянув на появившегося у порога Есимуру, старик твердо сказал:

– Принеси во что переодеться… Брюки… нет… джинсы, так это, кажется, зовется, вот их и принеси, – он слегка закашлялся. – …Видишь, сколько с тобой хлопот…

Земля снова загудела, и комната заходила ходуном. Есимура пошатнулся. Фусума, выскочив из проемов, упали, подняв клубы пепла. В пустом доме что-то с треском рухнуло. Основательное здание противно скрипело и трещало, со двора донесся шум обвала.

– Торопитесь… – сказал старик. – Дорога станет непроезжей…

Есимура, шатаясь, вышел из все еще пляшущей комнаты. А старик, как будто что-то вдруг вспомнив, сказал:

– Ханаэ…

Девушка подняла залитое слезами лицо.

– Покажись!

Вытянув шею, она несколько раз глубоко вздохнула, перевела дух и встала. Выпрямилась. Зашуршало оби, шелковое кимоно с легким шелестом соскользнуло с плеч, и в сумрачном запустении комнаты возникло – словно легкий аромат – белоснежное, хорошо развитое тело с чуть покатыми плечами.

Бросив на девушку один-единственный взгляд, старик закрыл глаза.

– Японии… Женщина…

Сказал старик.

– Ханаэ… маленьких роди…

– Слушаюсь!

– Маленьких, говорю, роди. С твоим телом у тебя будут большие, здоровые малыши… Найди хорошего человека… Пусть не японца, это не важно… И роди много детей…

Заметив Есимуру, который принес одежду и повернулся лицом к стене, старик сказал:

– Уходите…

Есимура накинул на плечи девушки плащ и подтолкнул ее.

– Есимура, теперь ты отвечаешь за Ханаэ. Береги ее…

– Слушаюсь, – могучий Есимура опустился на колени, и, положив ладони на татами, поклонился – Председатель, прощайте…

– Да, ладно, хватит уж… – старик опять прикрыл глаза. – Торопитесь…

Звуки шагов и рыдания удалились. Через некоторое время снаружи донесся шум мотора. Потом затих и он. Остались только гул непрекращавшегося в горах Канто извержения да потрескивание и поскрипывание дома. Потом эти звуки перекрыл свист. В дом ворвался ветер.

Свет со стороны сада заслонила тень, старик приоткрыл глаза.

– Тадокоро-сан, вы? – проговорил он едва слышно.

– Кажется, тайфун приближается, – сообщил профессор, отряхивая пыль с дзабутон. – Успеют ли благополучно добраться Ханаэ-сан и остальные…

– А вы так и не ушли… – старик опять прикрыл глаза и закашлялся коротко и мучительно. – Впрочем, я так и думал…

Глаза профессора Тадокоро глубоко запали, вокруг них появились темные круги. Лицо заострилось. Казалось, он постарел на добрый десяток лет. Даже крепкие широкие плечи сделались какими-то щуплыми. Венчик редких волос на его лысой голове стал совсем белым. Профессор так изменился, что даже его ученики, пожалуй, не узнали бы его.

– Жаль, что нет еще одного «джипа», – пробормотал профессор Тадокоро. – Я собирался в горы…

– Когда такое творится, в горы уже не поднимешься… – время от времени приоткрывая глаза, сказал старик. – Вот и дожили… Сколько еще остается-то?

– Месяца два… – профессор Тадокоро украдкой вытер глаза. Нет, их разъедал не пепел. Слезы и после того, как он смахнул их, продолжали течь по его щекам. – А люди смогут жить… еще с полмесяца, или… еще недели три…

– Тадокоро-сан, словно вспомнив что-то, чуть громче спросил старик. – Сколько вам лет?

– Шестьдесят… пять, да, да… – профессор чуть улыбнулся солеными от слез губами. – Служи я себе потихонечку в университете, так в этом году вышел бы на пенсию. Прочитал бы юбилейную лекцию в ознаменование ухода на покой, а там…

– Шестьдесят пять… Какой вы молодой еще… – пробормотал старик. – И почему же это вы умираете?..

– А не знаю, горько уж очень… – понурив голову, тихо сказал профессор. – Наверное, потому, что горько… Я, знаете, вот дожил до таких лет, а во мне что-то такое осталось – детское, что ли…