Алексей Жарков - Избранные. Революционная фантастика

– Эй! Прекратите пинаться! – не выдержал, наконец, призрак Смагина. – И объясните, Бога ради, по какому праву меня уплотнили в моём помещении?

– Похоже, я тут прописан… Ну, что вы так остро реагируете? Я же не серьёзно. А водворили меня через крышку, в наибольшем удалении от магнита. Впрочем, в данном случае реальные физические параметры не имели значения.

– А по-человечески не можете объяснить?! Вы что же, хотите сказать, что меня все эти годы удерживал какой-то глупый школьный магнит? Тьфу ты…

– Долго объяснять… И почему это магнит глупый? Сначала разберёмся с пространством, а потом определим и время. Итак, мы с вами в сундуке, а он заперт в кладовке коммунальной квартиры №1 по адресу: Малый Мещанский переулок, 15? Я не ошибся?

– Нет, не ошиблись вы, – проворчал призрак Смагина визгливо. – Позволю себе только уточнить, что находимся мы в бывшем моём сундуке и в бывшем моём особняке. А зовут меня Авдей Петрович Смагин. Был я архитектором и подрядчиком.

Новый обитатель помолчал. Потом спросил смущённо:

– Ну, а что вы можете сказать о времени, в котором мы сейчас пребываем? Хотя бы по субъективным ощущениям, Авдей Петрович… Ах, да. Меня зовут Василием Семёновичем Немоляевым. Прошу любить и жаловать, как говорится. То бишь любить вам меня не за что, а вот жаловать прошу. Скорее уж пожалеть. Ведь это я вас в этот сундук засунул по заказу здешнего ответственного квартиросъёмщика. Мог бы и потемнить немного, потянуть с этим признанием, но предпочёл я сразу расколоться.

А у сундучного старожила перехватило бы дыхание, если бы он дышал. До того рассвирепел, что и сказать ничего не мог, только пытался отдубасить светло-зелёного негодяя, из-за тесноты не шибко в том преуспевая. Своё водворение в сундук он помнил плохо. Злодеи напали на него внезапно, размечтался тогда, как на грех, о том, как обставить своё явление любимой Машеньке и доченькам, те ведь на выданье уже. Дверь вдруг распахнулась, в ванну хлынул яркий свет… Тёмный силуэт, нечто вроде огромной теннисной ракетки без сетки, но обмотанной проводами… Паралич, темнота сундука, где сам только и светился зеленоватым…

Наконец, надоело привидению без толку копошиться и выкрикивать ругательства. Замерло оно, а прежде постаралось как можно дальше отодвинуться от ненавистного соседа.

– Ну, так-то оно получше, гражданин Смагин. А насчёт времени… Когда заперли вас, возникло у меня предчувствие, что так просто это нам, мне и Полуэктову, с рук не сойдёт. И как в воду глядел! Полуэктов поплатился первым. Году этак в тридцать втором он придумал пересадить вас в стеклянный ящик с магнитами и показывать в цирке, а то и возить по городам и весям. Поделился этим планом по секрету с супругой Анкой, попросил выгладить свой полувоенный китель. Сам начистил сапоги до зеркального блеска – и отправился на приём к директору 2-го цирка города Москвы. Больше его никто никогда не видел. Скорее всего, прямо в цирк приехала карета скорой помощи из больницы Кащенки.

– А не чекисты? – провизжал призрачный Авдей Петрович. Он чувствовал, что вот-вот пересердится.

– Чекисты непременно учинили бы здесь обыск и потревожили бы вас.

– Резонно.

– Во всяком случае, Анка воспользовалась исчезновением своего мещанистого мужа и скоренько с ним развелась. Тем самым сохранила за собой комнату.

– А вы, похоже на то, немножко интересовались этой его Анкой…

– Интересовался ею? Я? Да я её, Анку, всё это время безумно желал!

Призрак Смагина захихикал. Звук был такой, будто подкачивали примус.

– Вы хотите сказать, молодой человек, что вы в эту даму влюбились?

– Увы! Я хотел сказать то, что сказал. Влюбиться – это нечто романтическое, так я понимаю. Мне же не хотелось держать Анку за ручку, и чтобы строила мне глазки. Я вовсе не хотел связывать с этой сучкой свою жизнь надолго. Потому что чересчур умна, бессовестна и зла. К тому же яркий образец московской мещанки, катастрофически необразованной и плохо воспитанной. Да-с. Может быть, не очень и красива. Глазки, например, слишком близко друг к другу… Но тело её, поистине божественное тело… Увы, я вожделел к ней, вожделел безумно! И – пшик в результате, совсем как у Вертинского «на солнечном пляже в июне».

– Ох, уж эта молодёжь! Всё-то вы усложняете – или, напротив, чересчур упрощаете… Однако же показалось мне, что вы и о том хотели рассказать, как очутились в моём сундуке.

– Ладно, сосед, расскажу. Только и вы мне сначала поясните, отчего вы так странно, со звяканьем, выговариваете. Не любитель я, знаете ли, загадок.

– Да тут всё просто. Неприятны мне эти воспоминания, только куда от них денешься… При расстреле одна пуля попал мне в шею, видно, повредила гортань. А время… Когда я вернулся в эту квартиру, обнаружил на кухне табель-календарь на 1928 год. Был на шкафчик приклеен, все числа до половины декабря месяца зачёркнуты. Но вы, мой злодей, и сами, небось, помните, когда именно засунули меня в сундук. А здесь у меня не было возможности следить за временем.

– Вы правы, коллега, у меня операционные возможности для датировки получше. После исчезновения пройдохи Полуэктова я не подбивал клиньев к его Анке. Из деликатности, возможно, излишней. А в тридцать третьем начались у меня неприятности на работе, и я уж не захотел её впутывать. Был я известен как физик, печатался даже в академических зарубежных изданиях. Служил в одной секретной лаборатории… Э-э-э, послушайте, что это вы себе позволяете?!

– Ну, извините, гражданин. Грешен, люблю поковыряться в носу. Да ещё и за годы одиночества в сундуке распустился немного, манеры уже не те…

– Вы в моём носу ковыряетесь!

– Ах, простите великодушно, виноват. Так что вы хотели рассказать о секретной лаборатории?

– Расхотелось, знаете, рассказывать… Да и многого вам не понять. Я не о сохранении секретности беспокоюсь, ну её теперь! Поспорили мы с одним физиком так называемым об элементарных частицах, а он, гнида, и накатал на меня донос в ГПУ, будто я классика марксизма-ленинизма Фридриха Энгельса охаивал. Отпустили меня с первого допроса, дал мне следователь, толстячок низколобый, пропуск на выход. И повестку явиться снова через три дня. Понял я, что они со мной поиграть решили, будто кошка с мышкой. Я пытался заручиться поддержкой у своего начальства. Где уж там? Побледнело начальство, руки дрожат, глаза отводит… Делать нечего, прихожу в ГПУ. И новое дело! Начинаются вопросы о том, где встречался с английскими коллегами и о чём именно с ними говорил. Отпустили снова – и опять с повесткой. На этот раз опричник в кепке, дождевом плаще и офицерских сапогах проводил до службы, а другой, так же принаряженный, со службы домой. По дороге я купил рыковку, на закуску колбасы ливерной. Посидел, подумал. Боли, коллега, я вовсе не терплю. Побоялся, что оговорю кого-нибудь. Хотел прощальную записку оставить, да только кому? Сирота я, и родственников не осталось. Анке написать и в голову не пришло. В общем, попрощался я с жизнью уже перед рассветом, когда и «воронок» мог подкатить. Воспользовался самым надёжным способом, если револьвера нет под рукой.