Райнхард фон Лоэнграмм - Одобрено сэнсэем. Канонные экстраполяции

– Пауль прыгнул и скрутил киллера, а Кирхайс убрал меня с линии огня, – еле слышно, но уверенно отозвался лежащий на койке. – Остальные не сделали ничего. Полагаешь тут разницу очень заметной?

– Оберштайну твоя сестра ни разу не нужна, как всем известно, да и служит он тебе. Чего ну никак не скажу нынче про твоего друга. А потому не больно-то красиво будет видеть их нынче в вальсе, когда тебя будут убивать, и очень медленно. Так что если тебе что и поможет, то уж точно чудо и не с той стороны. Яд тебе оставить, на случай, если всё будет уж очень плохо?

– Нет, – Райнхард уже не мог держать глаза открытыми, и врач счёл это даже за добрый знак. – Сам я не хочу, пусть убивают, если совести хватит.

Он уже почти не слышал сокрушённого ворчания на свой счёт – и даже не заметил сам, как погрузился в тихое забытье. Остатки сознания ещё фиксировали, что врач оставался в камере ещё какое-то время, ещё даже ослабил наручники – явное нарушение режима, конечно, хотя вывернутым на дыбе рукам уже всё равно, что их поправили – что после тихо вышел из помещения… Потом где-то очень далеко брызнуло летнее солнце, и снова наступила чернота.

Прошло несколько часов, но измученное до крайнего изнеможения тело молодого маркиза восстановиться не успевало, не смотря на все приложенные для этого старания тюремного врача. Что касалось его души – она ещё держалась, продолжая уверять себя, будто туманная надежда на спасение – не ересь.

Точнее было бы сказать, что она чувствовала чью-то поддержку, только не понимала толком, кто именно столь сильно желает ему выжить и победить, что силы держаться ещё находятся, вопреки всякой логике. Если бы будущий император вздумал вдруг сам задаться вопросом, отчего он пребывает в странном отупении и чего именно ждёт, он бы списал этот эффект на последствия пыток и успокоился. Якобы оттого, что коль скоро от него не зависит происходящее, то и предпринимать нечего. Однако на самом деле молодой человек не пребывал ни в отчаянии, ни в унынии, ни в истерике – он действительно ждал, не отдавая себе отчёта толком, чего. И сам бы никогда не смог себе этого объяснить, смутного понимания, что за ним ещё придут. И вот тогда… а дальше думать не получалось, боль слишком вольготно царствовала и на спине, по которой хлестали уже не разберёшь, чем именно, и на груди, там, где впивались жала электродов, и оттого лежать приходилось на боку, хотя так было труднее дышать.

На закате, о наличии которого невозможно было знать в камере без окон, дверь пропустила посетителя. Он вошёл почти неслышно, ровной походкой, выдающей человека, который очень хорошо знает, что делает в данный момент. Поставил на табуретку, забытую здесь после врача, картонную коробку, что была у него в руках, затем подошёл к лежащему на койке вплотную. Неодобрительно покачал головой, разглядывая в тусклом свете потолочной подсветки бледное лицо пленника с тёмными тенями вокруг глаз. Аккуратно тронул пальцами шею спящего, как делают офицеры, оценивая степень поражения живой силы на территории, потом прикоснулся ладонью ко лбу, чтоб проверить наличие жара. Дождался сдавленного стона в ответ на свои действия.

– Кирхайс? – скорее неосознанно позвал Лоэнграмм тем же севшим голосом, не шевелясь и не открывая глаз.

– Так точно, – бодро отчеканил гость, сложив руки на груди и дожидаясь, когда пленник сумеет увидеть его.

Ждать ему пришлось лишь краткий миг – пока, вздрогнув всем телом и едва сдержав стон, маркиз сможет открыть полыхнувшие яркой молнией глаза…

– Нам надо поговорить, Райнхард.

После поверхностного сна, который не насытил потребность в отдыхе тела, которое двое суток терзали по последнему слову науки пыток, Райнхард не понял, что происходящее вовсе не напоминает счастливый сон об избавлении. Но возле тюремного ложа стоял Кирхайс, настоящий, и хотя он не улыбался ослепительно и радостно, как прежде – вряд ли вид пленника в оковах мог на это сподвигнуть – но это была реальность. Маркиз Лоэнграмм почувствовал, что захлёбывается от счастья – в лёгкие попало достаточно воздуха, и можно было хотя бы приподняться на локте, если уж боли не позволяли большего. Он и не подумал о том, что собеседник мог бы сесть рядом на койке и приобнять его за плечи.

– Кирхайс, ты пришёл! – вырвалось из горла с такой силой и искренностью, что тот, кому они были обращены, вздохнул с заметной грустью.

– Мне очень жаль видеть тебя в таком состоянии, Райнхард, поверь. Так охлаждать тебя – безусловно, жестоко. Но я тут совершенно ни при чём, к сожалению.

– Да что ты несёшь, – с прежней дружеской нежностью прохрипел пленник, продолжая сиять улыбкой, тяжело закашлялся. – Я ведь знал, что ты придёшь, Кирхайс.

– Просто я должен сказать тебе, что ты сам виноват в своём несчастье, и мне очень жаль, что дело зашло так далеко, – грустно произнёс гость, не размыкая рук, сложенных на груди. – Конечно, я постараюсь сделать всё, чтоб помочь тебе.

– Что? – Райнхард не хотел верить услышанному. – Моя санкция заканчивается завтра, Кирхайс, но меня хотят убить ещё раньше, ночью, понимаешь? – прошептал он довольно громко, не понимая, откуда взялся вдруг приступ липкого страха, сдавившего горло.

– Я сообщу, куда следует. Полагаю однако, это невозможным, – тон Кирхайса был странно спокоен, и он по-прежнему не шевелился. – Ты ведь не кто попало, чтоб с тобой так обходились. Не волнуйся, я принёс тебе пирог Аннерозе. Вот здесь, в картонке на табуретке, – он чуть отстранился, комментируя свои слова. – Увы, она слегла, узнав последние новости о тебе, и прийти не может.

– Как – не может? – ошарашено пробормотал пленник, отказываясь понимать услышанное. – Мне сказали, что свидания с кем-то под запретом…

– Твоя сестра очень переживает, что её брат стал кровавым маньяком, одержимым войной, Райнхард. Впрочем, я думаю, что время всё поправит. Ты ведь не так плох на самом деле, как может показаться, уж я-то это точно знаю.

– Что за бред, а? – холодно осведомился уже Райнхард. – Скажешь ещё, что тебя устраивает моё положение сейчас, да?

– Не совсем так, но… я уже говорил тебе, что ты совершил непоправимое. Это закономерный результат. И уж если смотреть правде в глаза, то тебе всегда нужна была корона, а всё остальное – лишь красивые слова, – Кирхайс скупо пожал плечами и ровно продолжил. – Разве ты не видел, что Аннерозе всё устраивало? Нет, тебя вообще не волновали её чувства. Тебя заботило только, как побыстрее пробраться к трону. Ты и меня втянул в это дело, игнорируя мои попытки дать тебе понять, что ты идёшь неправедным путём.

– Закономерный результат – тот, что Лихтенладе нашими руками устранил Брауншвейга, чтоб идти к трону самому. Ты что, полагаешь, что он оставит в покое Аннерозе и тебя, если меня не будет? – в глазах будущего императора блеснула та самая сталь, которой потом испугались убийцы на Урваши. – Конечно, на пару месяцев, не более того. Может, объяснишь мне, если уж я такой нехороший, какого чёрта ты меня поддерживал все эти годы?