Райнхард фон Лоэнграмм - Одобрено сэнсэем. Канонные экстраполяции

– Не надо, там… страшно, – севшим голосом пояснил он, хватая ртом воздух. – Я плохо помню, что со мной делали, и… отключался часто.

– Позвольте, я посмотрю, – с нежной настойчивостью проговорила девушка, плавным движением ухватив пальцами застёжку мундира. – Не волнуйтесь, я просто тюремным врачам не доверяю в Вашем случае.

Райнхард не стал мешать ей, но с заметным смущением повернул голову в сторону и отвёл взгляд в никуда, потом и вовсе закрыл глаза от неловкости.

– Хотел бы я, чтоб это было по другому поводу, – едва слышно прошипел он скорее для себя, вцепившись ладонями в край койки, дабы повернее держаться ровно. – Но боюсь, быть мне руинами ещё долго.

Почти сразу пришлось услышать некий негромкий, но очень красноречивый рык дикой кошки, очевидно, это была замена мужскому арсеналу очень крепких ругательств. Против ожидания, усиления боли не последовало, прохладное что-то, что растеклось по искорёженной орудиями палачей плоти, никаких мучений не причиняло, да и на груди, изжаленной электродами, нанесённое на неё снадобье боль не раздраконило больше, чем она там царствовала уже после серий пыток. Когда послышался треск застёгнутого снова мундира, Райнхард даже почувствовал, что может свободно вздохнуть поглубже. Ещё раз, ещё… ах, как странно, как будто исчезла какая-то удавка, грозившая душе и телу. Лоэнграмм открыл глаза, чтоб сообщить, что так гораздо лучше и поблагодарить, но, увидев перед собой пылающие мрачным торжеством очи Хильдегарде, понял, что это лишнее и лишь вопросительно посмотрел на неё.

– Недолго, теперь заживёт дня за три, полностью, – царственно усмехнулась девушка. – Вот же лицемеры, так и знала, чего стоит их на самом деле симпатия. Конечно, это не убивает, просто сводит с ума медленно и верно, – она поспешила снова сиятельно улыбнуться. – Не берите в голову, Ваша светлость, скоро Вы будете намного лучше, уверяю Вас.

– Что это там такое было? – спросил Райнхард с такой грустью, что собеседница зарделась, щёлкая застёжками ридикюля.

– Древняя забава с солью, – холодно произнесла дама, поникнув головой, по всей видимости, занятая усилиями по сохранению самообладания. – Надо будет после выяснить, кто именно владеет информацией об этом ещё, ну, и определить отдавшего разрешение на неё.

Ужасная мысль блеснула кратчайшим всплеском – Кирхайс во время визита не тронул нигде измученное пытками тело… он даже руки держал у себя на груди, как будто что-то приходилось сдерживать ему самому… Не думать об этом сейчас! – с жарким апломбом прирождённого командира приказал себе молодой маркиз. Нужно было побыстрее и очень нежно обнять девушку, прижать к себе как можно крепче. Вот так, теперь немного успокоить, как перепуганного ребёнка…

– Не надо плакать, – со всей нежностью старшего проворковал Райнхард, – я ведь цел и с Вами, моя дорогая. Можете напоить меня ещё сидром или кофе, я не обижусь, – ласково прошептал он, продолжая гладить её волосы и упорно стараясь не стонать. – У нас ведь почти два часа, нет?

Похоже, усилия были вполне оправданны – рыдания ей сдержать удалось… Ах, какой крепкий поцелуй в щёку, отлично, но мне этого уже мало… Вот так, наконец-то, по-настоящему… Ох, запьянел, лоботряс, сейчас меня опять унесёт, как только что… Ах, так даже круче, чем ночью от откровенного сна, прекрасно. Нет, я хочу ещё, хоть раз, ну же, поцелуй меня ещё раз, да, и просто не выпускай из рук, просто придержи… Да!!! Да, всё, дай мне немного отдышаться. Драгоценная ты моя, как хорошо, что ты не понимаешь толком, от чего я отдыхаю. Ты у меня лучше всех, правда, не сомневайся. Молчишь? Какая умница, тут ничего не надо говорить, да…

Сколько минут прошло в этом тихом молчании, Лоэнграмм не интересовался, замерев от счастья. Когда Хильдегарде прошлась платком по его вспотевшему лбу, он только слабо улыбнулся. Он не хотел сам прекратить этот момент, который сейчас был для него самым счастливым эпизодом его жизни, потому что знал, что ему и так помешают, и скоро. Так и произошло.

Дверь камеры распахнулась, чтоб пропустить рослую фигуру посетителя. Райнхард предпочёл глянуть на него сквозь ресницы, и эгоистично не захотел открывать глаза. Бурную радость демонстрировать сил не было, хотя вскочить очень хотелось, а значит, разумней всего сдержаться.

Серьёзный офицер смотрел именно на него с напряжённым вниманием, почтительно не приближаясь дальше пары-тройки шагов.

– Как он? – тихо спросил вошедший у девушки.

– Идти не сможет, хотя в сознании, – почти прошептала в ответ та.

Райнхард наконец смог успокоиться и открыл глаза.

– Пауль, мне колени и спину трогать нельзя, иначе я заору, – будничным тоном объяснил он. – Так что носилки тоже не помогут.

– Ерунда, донесу и без них, – хозяйским тоном проворчал Оберштайн. – Готов или ещё не торопишься?

– Можно, – Райнхард пожалел, что плечами двигать ещё не получается… – Спасибо, что пришёл, кстати.

– Чепуха, от тебя я благодарности слышать не желаю, – фыркнул в ответ гость тоном старого друга. – Держись, это ненадолго, – его движения были столь аккуратными, что ни разу вскрикнуть от новой боли так и не пришлось. Повиснув вниз головой на плече своего советника, Райнхард нашёл забавным появившееся откуда-то желание заснуть и замер в спокойствии.

Пирог Аннерозе, принесённый Кирхайсом накануне да так и оставшийся не открытым, был найден в пустой камере через полтора часа палачом, который прибыл по душу её пленника, о чём и предупреждал тюремный врач перед своим уходом. Однако, прежде чем поднять тревогу, этот гость решил сперва побаловать себя сладеньким… Тревогу поднять он так и не смог, рухнув вскоре на пол камеры мёртвым.

Мелочи, мелочи, когда их много, они способны добивать вернее и страшнее, чем любая глобальная проблема. Райнхард лежал себе в уютной светлой комнате какого-то особняка, с нарочито диким садом за окном, и пытался успокоить себя осознанием жёсткого контраста с недавним тюремным кошмаром. Раны, полыхавшие там адовым огнём, здесь ныли нудно и муторно – и даже понимание того, что они заживают, облегчения не приносило. Там обступавший из темноты липкий ужас, чётко обозначавший степень унижения до полного бессилия к сопротивлению, заслонил собой всякую реальность. Здесь простой факт того, что вставать получалось не больше четырёх раз в сутки, на несколько минут, повергал в мутное уныние, которое не в силах был пробить солнечный свет и нежный запах цветов из окна. Куда-то растворилась не только радость от избавления от медленной и мучительной смерти, но и счастье – узнав наконец, что любим и желанен, молодой человек вскоре почувствовал глухое опустошение, как загнанный дистанцией бегун. Где-то на задворках сознания упорно стояла себе стеной мысль, что это только от того, что тело не восстановилось после пыток, и нет ещё сил даже на прогулки, за неё измученная душа маркиза Лоэнграмма и пыталась уцепиться мёртвой хваткой. Всё только поэтому, уверял он сам себя, я просто не умею ждать, а разговор в камере с Кирхайсом тут совсем ни при чём, о нём думать не надо и нельзя. Ведь прошло всего несколько суток, а лежать ещё долго, хорошо, если неделю, а не целый месяц, как сообщил приходящий врач – кажется, кардиолог к тому же. Если уж Хильда слегла после их приключений в тюрьме – просто от сильного стресса, ещё двух дней восстановиться вполне хватит, уверял доктор – то что маркиз желает от собственного сердца, очень странно, что после всех перегрузок оно у него выглядит здоровым…