Владимир Михановский - Аполлон

В разводьях огненной реки,

И словно крабы проплывали

Матерые материки.

Сменялись ночи в мари сонной

И зори цвета мятежа,

И спутник новообретенный

Вил кольца, медленно кружа.

На розовеющем экране

Округлый мир, еще чужой.

Корабль, снижаясь, шел в тумане

Перед последнею межой.

Память робота отлична от памяти человека.

Человек, как известно, лучше всего запоминает впечатления детства, причем самого раннего. С годами память слабеет, и подчас пожилому человеку вспомнить то, что было вчера, труднее, чем то, что случилось с ним давно, десятки лет назад.

У Аполлона все было иначе.

Он лучше запоминал недавние события. Наоборот, то, что происходило давно, понемногу как бы выветривалось из его памяти, исчезало, таяло, и сознание этого было невыносимо.

Когда к нему вернулась память вчерашнего дня, Аполлон перепугался не меньше, чем Коля. Все действия робота — преследование мальчика, происшествие в пакгаузе, — с чем они были связаны? Сознание Аполлона было переполнено чувством симпатии к маленькому землянину и стремлением спасти его.

Спасти? Но от чего?

Робот чувствовал, что его необъяснимый порыв был связан с каким-то очень давним, изначальным событием, память о котором была погребена под толщей столетий.

И Аполлон решил любым усилием воли, пусть самым неимоверным, восстановить этот участок своей памяти.

Обнаружив дом, где, по его смутным догадкам, должен был жить Коля, он занял позицию в дворовой беседке и терпеливо ждал рассвета, не сводя взгляда с парадного.

Утром правильность догадок робота подтвердилась: из двери вышел старший Искра, направлявшийся на работу. Он был чем-то озабочен и не заметил Аполлона, стоявшего за переплетениями дикого винограда.

Теперь рано или поздно должен появиться Коля. Прождав еще какое-то время, Аполлон покинул беседку и подошел к парадному. Никто не обращал на него внимания — кому из людей в диковинку белковые?

Через несколько минут из дверей вышел опасливо оглядывающийся Коля.

— Аполлон!.. — В голосе мальчика радость была смешана с тревогой.

Робот шагнул к нему.

— Как ты нашел дом, где я живу?

— Сам не знаю… Но разве это важно? Здравствуй, Искра! — пророкотал робот.

— Здравствуй.

Минуту они шли в молчании.

Коля с опаской-поглядывал на робота, но тот держался смирно и как бы виновато. «Бедняга, он был вчера, наверно, в отключенном сознании», подумал мальчик.

— Почему ты меня преследуешь, Аполлон? — строго спросил Коля. — Дел у тебя, что ли, других нет?

— Не опасайся меня, Искра. Я твой друг, я спасу тебя.

— Ты ходил в технический центр?

— Нет.

— Зря. Я ведь посоветовал тебе обратиться к робототехникам, — мальчик и не заметил, как впал в покровительственный тон.

— Я обращусь к ним, но попозже.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Ладно, — великодушно согласился Коля. Он догадывался об опасениях Аполлона.

— …Извини меня за вчерашнее, — выдавил из себя робот.

— А ты меня.

— Я хотел спасти тебя, — продолжал Аполлон. — Я и сейчас этого хочу. — С этими словами робот сделал шаг к Коле, но тот, все время находившийся настороже, успел отскочить в сторонку.

Теперь Аполлон снова напоминал ему вчерашнего преследователя: кустик антенны на макушке, хотя и помятый, начал вращаться, щупальца-клешни угрожающе протянулись в сторону мальчика.

Коля нырнул под щупальца, ловко вспрыгнул на ленту и помчался в сторону гавани, не оглядываясь.

С этого дня, едва выдавался свободный часок, Аполлон погружался в пучины собственной памяти. Он двигался медленно, наугад. Так на ощупь передвигается человек, попавший в незнакомое помещение без света. Один неверный шаг — и зашибешься об острый край стола или спинку стула…

Первое воспоминание, самое свежее, — о происшествии в пакгаузе, о том, как он несколько часов держал Колю в щупальцах, едва не раздавив его, было не слишком-то приятным. Но что делать! Уйти от него, стереть его было нельзя — из песни слова не выкинешь, как говорят люди. Только двигаясь шаг за шагом в глубины памяти, он сумеет подойти к тому невообразимо далекому дню, когда конструктор в биоцентре повернул верньер, начав отсчет его самостоятельного бытия.

О случае в пакгаузе Коля так и не рассказал никому — ни отцу, ни ребятам. Зачем? Ведь Аполлон в конечном счете не сделал ему ничего плохого. Наоборот, он — чудак! — хотел спасти его от какой-то мнимой опасности.

Несколько дней робот ему не встречался. Похоже, он не искал больше с ним встречи, не преследовал его, и мальчик окончательно убедился, что принял правильное решение. Он радовался, что не поддался минутной слабости и обиде: ведь Аполлону могло достаться на орехи. А Коле, честно говоря, меньше всего хотелось, чтобы пострадало это смешное создание.

Теперь, он знал от отца, Аполлон исправно трудится в гавани, никаких отклонений в его поведении незаметно. Значит, робот справился с перегрузками и пришел в норму.

— Папа, почему в мире существует такая несправедливость? — спросил однажды Коля у отца. — Белковые серии Аполлона могут существовать по триста-четыреста лет, а человек едва дотягивает до полутораста.

— Почему несправедливость? Вон бабочка-однодневка — та живет только сутки и то не жалуется, — пошутил отец.

— Я серьезно.

— А серьезно, здесь нет никакой несправедливости. В старину говорили, что срок жизни каждой живой твари отмерен богом. Мы с тобой знаем, что это чепуха.

— Конечно, чепуха. Но у каждого живого существа имеется определенный срок жизни…

— И он определяется эволюцией, биологическими законами, которые так же объективны, как закон всемирного притяжения Ньютона. Каждое существо должно полностью реализовать то, что заложено в нем генетически, завершить свой цикл, свой круг бытия… Этим и определяется срок жизни. Я понятно говорю? — спохватился отец.

— Понятно.

— Об этом хорошо сказано в книге Карпоносова.

— Знаменитого конструктора-воспитателя биологических систем? Мы будем изучать ее в будущем году.

Отец покачал головой.

— Я имею в виду не учебник, а его книгу размышлений.

— Размышлений? О чем?

— О том, что волнует и тебя, и меня, и весь род человеческий. О смысле жизни. О бесконечной спирали познания Вселенной, по которой движется человек… — И, закрыв глаза, отец медленно прочел: — «На неторной тропе, на чужом перевале, на каком-то витке бесконечной спирали на мгновенье помедлю и, пот вытирая, мир окрестный окину от края до края. Неподкупные реют в тумане вершины, уступают уступы, сбегая в долины, где над чудом конструкций, раскинувшись ало, заурядный закат золотится устало. Не пришелец я здесь, безъязык и безвластен! Приручаемый космос, к тебе я причастен. И в полях пожелтелых, где ветер да птицы, есть и мой колосок чистопробной пшеницы. И уйду я в туман, не боясь, не печалясь, отирая со лба вековую усталость, чтобы вынырнуть снова, прорезавши дали, на каком-то витке бесконечной спирали». Понимаешь, сын: бессмертие человека — в его делах, — добавил отец после паузы.