Александр Шалимов - Эстафета разума (сборник)

— Но сейчас говорят и пишут в газетах, что открытия делают коллективы, — несмело возражал Тимофей. — И даже премии дают коллективам.

— Правильно… Но во главе научного коллектива должен стоять ученый с большой буквы, именно из тех, кто не отступит с грани; настоящий специалист и знаток своего дела. Он должен быть и генератором идей и обладать авторитетом, способным увлечь и зажечь весь коллектив. А тот, кто «сошел с дистанции» и сел в кресло «организатора науки», может только паразитировать на других… Это тормоз, а не организатор.

— А чем занимаетесь вы, Ефим Францевич?

— Я всю жизнь со студенческой скамьи занимался теми переменчивыми таинственными частицами материального мира, которые мы привыкли изображать смешными знаками в виде концентрических окружностей с крошечным ядром посредине. А еще теми удивительными и непостижимыми скачками, которые хитроумная материя зачала в себе, чтобы существовать вечно… Или которые мы, может быть, придумали, чтобы хоть какнибудь ориентироваться в хаосе микромира…

— Вы говорите про строение атомов? — уточнил Тимофей.

— Если угодно… Но я имел в виду, главным образом, атомные ядра. Это моя узкая специальность.

— Я где-то читал, что ядра тоже устроены сложно, — сказал Тимофей, — из разных частиц — нейтронов, протонов, мезонов…

— Увы… Все правильно, юноша. Частиц этих сейчас, к сожалению, набралось слишком много… И открываются все новые и новые…

— А вы открыли что-нибудь?

— К сожалению, пришлось.

— Почему к сожалению?

— Потому что все было бы гораздо проще и удобнее для нынешней науки, если бы элементарных частиц оказалось поменьше. Впрочем, я предвижу кое-какие радикальные реформы в этом балагане… Они просто необходимы… И, должно быть, начнутся скоро… Хотелось бы дожить до этого…

— Как много вы всего знаете! — вырвалось у Тимофея.

— В сущности, ничего мы, дорогой мой, по-настоящему не знаем, — усмехнулся Воротыло. — Предположения, предположения, модели, формулы. А истинная картина мира остается величайшей загадкой. Начальный взрыв, пространство, время, кто объяснит, что все это такое…

— Ну, пространство и время — это формы существования материи, — несмело возразил Тимофей.

— Это-то конечно, — весело согласился профессор, — а дальше?

— Что дальше? — не понял Тимофей.

— Их свойства, особенности, законы, которыми они управляются. Вот, скажем, время. Что мы с вами о нем знаем? Что оно течет? А куда оно течет и откуда, и почему? И можно ли его ускорить, замедлить, остановить, сжать, растянуть, повернуть вспять?

— Можно, — решительно заявил Тимофей.

— Почему вы так думаете?

— Я… просто знаю…

— Как это — знаете? Каким образом? — удивился профессор.

— Ну, чувствую…

Воротыло задумался.

— Конечно, ваши ощущения должны быть совсем особенными, сказал он наконец. — Полгода летаргии… Интересно, ощущали вы как-нибудь свое существование в это время?

— Ощущал, — ответил Тимофей не очень уверенно.

— А что именно ощущали?

— Ну, вроде бы смену дня и ночи, — сказал он, вспомнив мигания, которые пробовал считать.

— А ощущали вы само течение времени?

— Как это? — опять не понял Тимофей.

— Казалось ли вам, например, что время тянется медленно?

— Наоборот, казалось, что оно летит очень быстро…

— А вы не боялись?

— Чего?

— Что можете не проснуться.

— Нет… Я знал, что могу проснуться… когда захочу.

— Вот как? — удивился профессор. — И что же! Получилось?

— Получилось…

— Очень интересно… — покачал головой Воротыло, задумчиво глядя на Тимофея. — А вы не боялись, что вас… похоронят живым… или положат на анатомический стол?..

— А почему? Я же был живой.

— При летаргии это не всегда улавливается. Кроме того, врачи могли ошибиться. Бывали такие случаи.

— Ну-у, — испуганно протянул Тимофей и решил, что, ускоряя время, никогда больше не станет связываться с врачами.

Так они разговаривали подолгу, перескакивая с одной темы на другую. Мешал только прыщавый Игорь, который по-прежнему приходил со своей толстой тетрадью и продолжал «исповедовать» Тимофея. Ефим Францевич Воротыло быстро заметил, что при нем Тимофей стесняется отвечать на бесконечные вопросы молодого врача. Поэтому он вставал и уходил из палаты, как только Игорь появлялся. А Тимофей, оставаясь с Игорем наедине, продолжал плести ему свои небылицы.

Игорь, в конце концов, стал догадываться, что над ним потешаются. Он уже не записывал все подряд и начал возвращаться к записям, сделанным раньше, видимо, сопоставляя их со словами Тимофея. И когда Тимофей рассказал ему, что во время своего долгого сна видел другие планеты, и принялся объяснять, как там было, Игорь захлопнул тетрадь и, не глядя на Тимофея, сказал, что читал об этом… в «Стране багровых туч» братьев Стругацких. Тимофей не помнил, кто такие братья Стругацкие, однако смутился, потому что действительно рассказывал сейчас то, что вычитал в какой-то книжке. Игорь посидел немного, печально глядя в угол, потом встал и вышел из палаты. И после этого не появлялся несколько дней.

Впрочем, Тимофею скучать не пришлось… На другой день его навестили Вася и Тихон Терентьевич. Увидев двух посетителей сразу, Ефим Францевич Воротыло поспешно выскользнул из палаты.

— Здорово, Тим, — сказал Вася, подходя к кровати и протягивая руку Тимофею. — Ну ты даешь! Полгода на бюллетене… А выглядишь вроде нормально.

— В месткоме поговаривают, тебя надо на инвалидность, заметил от двери Тихон Терентьевич.

— А вы проходите, садитесь, — пригласил Тимофей.

— Ничего, могем и постоять, — Тихон Терентьевич прислонился к косяку двери.

— Он заразиться боится, — подмигнул Вася, присаживаясь в ногах Тимофея. — Я уж ему говорил — сонная болезнь — она не заразная.

— У меня никакая не сонная болезнь, — обиделся Тимофей. Летаргия. Сон такой.

— А какая разница? — удивился Вася.

— Большая… Ну а что в институте нового?

— Что у нас может быть нового? — развел руками Вася. Работаем… В чертежке понемногу нормы перевыполняем. Вспоминаем тебя…

— Суд решили на осень перенести, — вставил от двери Тихон Терентьевич.

— К тебе тут не пускали, — продолжал Вася. — Я много раз справлялся. А вчера сказали — можно… Ты как себя чувствуешь-то? Когда думаешь выходить?

— Не знаю, — сказал Тимофей.

— Ну, к осени-то выпустят, — заверил Тихон Терентьевич.

— Может, выпустят, а может, и нет… Очень моя болезнь врачей заинтересовала.

— Тогда, значит, на инвалидность, — кивнул Тихон Терентьевич.

— А судить меня как же? — поинтересовался Тимофей. — Если меня, к примеру, из института попрут по инвалидности, как же с товарищеским судом?