Яна Дубинянская - Лестничная площадка

И совсем тихо:

— А ты… Ты силой своего желания совместила пространственные измерения, ради меня, — ты думаешь, я не в состоянии этого оценить?

Горячо! Вот, на этом и сосредоточимся, надо же, и ресницы уже не склеиваются, к черту сон! И… все остальное, о чем я то ли слышала, то ли грезила только что через дремотную дымку — тоже к черту, к черту, к черту!..

Я резко встала с кровати и посмотрела сверху вниз на Криса, нелепо задравшего голову, чтобы встретиться со мной глазами.

— Какие еще измерения?

Крис недоуменно и глупо захлопал ресницами, пожал плечами с самым идиотским видом.

— Ну как же… Та машина, ее изобрел профессор, который потом покончил с собой. Я сам сюда попал с ее помощью, там такой рубильник, клацаешь туда-сюда, и… Подожди, ты должна все это знать, тот парень в халате тебе рассказывал, я же слышал из-за двери!

— Как интересно! И где он сейчас?

— Тот парень? Откуда я знаю?

— Прибор!!!

Его лицо. Если он сейчас соврет, я замечу, я обязана заметить! И тогда я на все соглашусь, может быть, я действительно его поцелую — несчастная Спящая красавица! — только бы вытащить, выманить, вырвать правду. Может быть…

Лицо Криса оставалось таким же равнодушным и недоуменным.

— Не знаю. Я клацнул рубильником и пошел на лестничную площадку, там еще один тип не хотел меня выпускать. А прибор… он остался…

Крис хотел еще что-то сказать, но только шевельнул губами — и замечательно, дальше мне все равно неинтересно. Поднялся с кровати, направился к двери. Обернулся на пороге — жалкая, умоляющая улыбка.

— До завтра, Инга.

— До завтра.

Завтра я поднимусь ранним-ранним утром, пока еще будут спать и Крис, и его бабушка, и белый котенок. И спущусь по лесенке так осторожно, что не отзовется ни одна ступенька. Найду в прихожей свое пальто и постараюсь не налететь в полумраке на ведра с водой, пробираясь к рассохшейся дощатой двери. А перед этим ровно, аккуратно застелю постель клетчатым покрывалом, и кто там будет проверять, сухая или влажная под ним подушка…

Спать.

ГЛАВАV

Зачем вообще в этой раскаленной проклятой стране нужен уголь?

Грег вонзил лопату вертикально в черную скворчащую кучу. Да нет, это не бунт, не перекур и не забастовка, — хватит, уже пробовали, — просто противно, когда пот заливает глаза. Пока полицейский-надсмотрщик — белый, как ни странно, еще и с рыжими усами щеточкой, — потрясая дубинкой, приблизился к Грегу, тот уже успел вытереть лоб тыльной стороной ладони, нахлобучить поплотнее расплетающееся по краям казенное сомбреро и снова прилежно взяться за черенок лопаты. Солнце, хоть и скатившееся уже к верхушкам пальм, жарило ничуть не слабее прежнего, груды угля дымились и только что не возгорались изнутри. Угольная пыль въелась в лицо, в ладони, в пузыри солнечных ожогов на плечах. Закатанные до колен джинсы приобе-ли тот же серо-черный оттенок, что и загрубевшие, уже нечувствительные к жару босые ноги. Интересно, заключенным положено что-то вроде душа или морского купания после работы? Если нет, что очень может быть, долго ему не выдержать. Да, собственно, в любом случае ему никак не выдержать…

«Полтора месяца исправительных работ на муниципальном участке. Следующий».

Сам виноват, идиот! Нечего было пятиться в кусты, как последний трус, и оставлять в сложной, практически неразрешимой ситуации парня, который доверился тебе, старшему, знающему чуть больше о жизни! Если бы ты остался тогда с Эдом, если бы помог ему разобраться, разрубить лишние узлы, как это потом сделала в участке та девушка, — черт возьми, все было бы совсем по-другому. Это ведь пространственное измерение Эда, активизированное силой его желания, это его шанс, который парню, кажется, удалось-таки поймать. Тебе оставалось только держаться поближе к этому шансу, К этой удаче — а пацан бы тебя не бросил! Так нет, ты предпочел самоустраниться, пустить Эда с его мамашей — да кто такой тебе этот Эд? — на самотек, а сам не придумал ничего лучшего, чем бродить привидением по окрестностям, предлагая себя реем подряд в качестве неквалифицированной рабочей силы. Что и имеем на данный момент. На ближайшие полтора месяца.

Когда солнце зайдет за верхушку вон той пальмы, сюда дотянется тень. Станет чуть легче — а кстати, сколько времени в день положено вкалывать на этих самых муниципальных работах? Часов десять уже точно прошло, не считая пятнадцатиминутного перерыва на похлебку из чего-то несъедобного. А. может — часов же все равно нет, — и все одиннадцать-двенадцать…

— Отбой! — внезапно рявкнул рыжий полицейский, и от неожиданности Грег выронил лопату на курящуюся груду угля. Кому он нужен, к черту, уголь, В этой жаркой тропической идиотской стране?..

Заключенных выстроили в шеренгу спиной к угольным кучам и лицом к солнцу. Слева от Грега окказался квадратный мулат, с которым они вместе представали перед судом, и Грег с мрачным удовлетворением вспомнил, что тому за драку и дебош дали целых три месяца. Не слабое, конечно, утешение…

А Эда вообще отпустили — что, от этой мысли не легче? И ту девушку, Ингу. Грег усмехнулся. Когда она непонятным образом возникла среди ночи в его камере, одновременно материализовалось какое-то ровное спокойствие и уверенность в том, что теперь-то уж ничего плохого ни за что не случится. Глупо, смешно и недостойно. Как будто она раз и навсегда подрядилась вытягивать его из безвыходных ситуаций. Как будто он сам изначально ни на что не способен.

А вот это мы еще посмотрим.

Их выстроили попарно в колонну и резвым маршем повели обратно в тюрьму. Сковывать руки почему-то не стали — то ли наручников не хватает на всех, то ли просто лень в такую жару заниматься лишними процедурами — сам Грег на месте нефов-конвойных точно бы поленился. В паре с ним оказался тот самый мулат, тупой и бесстрастный, как кирпич, и даже почти не вспотевший, словно и не ворочал десять часов подряд этот проклятый уголь. Можно бы попробовать расспросить его — просто для интересу, — что из себя представляет эта Лайза, мамочка Эда. Хотя нет, а то сейчас начнется: разговорчики в строю! — кстати, могут и дубинкой…

Для разговоров есть более важные темы.

Заключенных вели по самому краю берега, в этом месте высокого, обрывистого. Внизу волны ударялись в отвесные скалы, взрываясь конкретными веерами брызг, — одна из них по колена окатила Грега, — а потом расходились по зеленой поверхности белыми разводами, крутя буруны. Страшно? Страшно уже было, тогда, в автобусе, лимит исчерпан, извините.

Он толкнул под локоть соседа.

— Эй, приятель, здесь глубоко?

Мулат медленно повернул коричневую морду-кирпич.

— Метров двадцать.

Кто-то нервный в колонне пронзительно вскрикнул, передние заключенные остановились и пообо-рачивались, тормозя остальных, негр-полицейский лениво снял с пояса револьвер и несколько раз выстрелил наобум в пенящиеся волны, а Пако негромко выругался, провожая взглядом крутящееся в бурунах старое сомбреро.