Лилия Баимбетова - Планета-мечта

Меня словно ударило. В Альвердене, на рыночной площади, кажется, сто лет назад…. Это лицо, похудевшее, бледное, усталое, горделивое. Это профиль — из тех, что чеканят на монетах. Некрасивый, слишком широкий, с тонкими губами рот. Этот шрам. Кажется, сто лет назад я впервые увидела это лицо. Кажется, сто лет назад я впервые…. Господи, господи. Сгорбившись, ворон отошел в сторону. Но теперь я не решалась подойти, заговорить. Теперь — нет. Когда-то — даже странно подумать — мне было легко и весело с ним, когда-то — сто лет назад. И этот жест! Да, я помню, волосы вечно лезли ему в глаза. Это я помню. Это я помню.

Я испытывала непонятное смущение. Обычно мне не свойственно преклонение перед любыми авторитетами, и потом, ведь это был Кэррон. Ведь это Кэррон! — а я не смею подойти к нему. Но я действительно — не смела. Его нынешнее положение, его потери, его прошлое величие — все это удерживало меня. Да, было время, когда мне плевать было на его «величие», да только время то прошло. Мне было уже не пять лет, и я не смела….

Конечно, я прекрасно осознавала, что значит его присутствие здесь в качестве проводника. Что-то он затевал, готовил — исподволь, осторожно. Но разве об этом я думала тогда, разве об этом….

Весь день я была как в тумане. Мы остановились недалеко от реки, разбили лагерь на большой поляне. Я сидела в своей палатке и просто смотрела в одну точку. Стэнли несколько раз приходил и спрашивал, не заболела ли я, пока я раздраженно не попросила оставить меня в покое. Мне казалось, что мне нужно серьезно о чем-то подумать, но, оставаясь одна, я ни о чем не думала, я просто сидела, обхватив колени, и пыталась не плакать.

Сколько дней я здесь? И все это время я думала о нем, горевала о нем, и вот он здесь, совсем рядом — пойди же, поговори с ним! Но я не могла…. Ведь я даже не знаю его! Ну, что значат те несколько дней, которые мы были знакомы. Я ведь совсем не знаю его. И я не знаю, как говорить — с изгнанником.

Я не плакала, но мне было как-то тошно и плохо. А ведь он знает, кто я. Ведь он знает. Понимает, что я могу узнать его — в любой момент. Детские воспоминания, конечно, могут быть весьма туманными, но я могла узнать его и раньше, ведь могла. А Михаил Александрович, который видел его вовсе не так давно? Ведь он не так уж и изменился. Похудел, да, но он и всегда был худым. Господи…. А странно, если бы я могла представить, что, встретив Кэррон, я не посмею подойти к нему….

Три месяца. Три месяца изгнания. Разумом я понимала, что лучше мне пойти к нему, поговорить с ним хоть немного. Но утешать ворона? Утешать Царя-ворона?! Подумать только, а ведь было время, когда это не имело для меня значения. Он был такой — легкий, веселый, он умел так улыбаться. Улыбка совершенно преображала его лицо. Рот у него широкий, и стоило ему улыбнуться — чуть-чуть, как лицо его совершенно менялось, что-то лукавое и довольное появлялось в нем. У него становился такой вид, словно он спрятал что-то от тебя и ждет, когда ты обнаружишь пропажу. Озорной какой-то вид. Господи, как это было давно!

Под вечер я вылезла из палатки. Через все небо был розовый отсвет. Совсем слабый, словно мокрой акварелью разбавили небо и облака. Закат. Солнце еще сияло, такое же, какое оно бывает днем — небольшой сияющий шар, только с розовым отблеском — среди розоватых вытянутых облаков. Кэррон не видел меня, зато я увидела, как он ушел из лагеря, и пошла за ним. Но… чувствовала я себя ужасно. Мне казалось, что делаю я что-то совсем уж плохое, хотя плохих поступков на моем счету было предостаточно, и они не слишком смущали мою совесть.

Далеко Кэррон не ушел. Неожиданно я наткнулась на него, сидящего на земле. Я вздрогнула и остановилась.

Кэррон поднял голову и взглянул на меня. Спокойное, усталое, бледное лицо. Спокойный, доброжелательный взгляд — так он смотрел на меня и тогда, в Альвердене, в самый первый момент нашей встречи. Мне отчего-то показалось, что именно так, хотя вряд ли я действительно это помню. Я совсем смутилась под его взглядом. Я села на землю напротив ворона. Кэррон смотрел на меня, а я смотрела на него. Я чувствовала, что должна что-то сказать: молчание слишком уж затягивалось, — но что сказать, я не знала. Сколько ему лет? Четыреста шестьдесят, четыреста семьдесят. По меркам воронов он совсем еще молод. А как страшно молод он был, когда его избирали Царем!

— Я так и не поблагодарила вас, — наконец, сказала я неловко, — Если бы не вы, я бы утонула.

— Ты ведь начала уже звать меня на «ты», — откликнулся он мягко, — Почему снова на «вы»?

Я не знала, что сказать, лишь улыбнулась смущенной улыбкой.

— Я и не думал, что увижу тебя когда-нибудь, Ра…. Ты выросла….

Почти шепот. Задумчивый, мягкий, тихий голос. О чем он думал, о той девочке, которую когда-то носил на руках? Я вспыхнула и опустила голову, услышав это нежное и мягкое: "ты выросла".

— Да, — сказала я.

И мы замолчали. Я была ошеломлена той нежностью, которая звучала в его голосе — как раньше. Как раньше. Да, когда-то он был так нежен и ласков со мной. В сущности, он был единственным в моей детской жизни, кому достаточно было сказать слово, прикоснуться, чтобы я тотчас успокоилась и утешилась. Родители бывают обычно требовательны с детьми, чужие же люди не так искренни в своей любви к ребенку, ведь они ни на миг не забывают о том, что это чужой ребенок. Кэррон был совсем другой….

Сумерки сгущались, меж деревьями рождалась ночь. В лагере слышны были голоса, и сквозь листву мелькало пламя костра. До нас донесся дружный смех и восклицания. Мы сидели и смотрели друг на друга. Меж нами было два метра невысоких папоротников и ломких сухих стеблей на земле, которые называют воздушной подстилкой. Было не так уж и темно, небо было темно-синее, и лишь понизу стелился сумрак. Краски постепенно меркли, серели. На западе сквозил еще меж деревьев бледный призрак рыжего заката, и небо там было светлее. Но все же это была уже ночь, и она была так тиха.

— Странно, что тебя прислали сюда, Ра, — сказал Кэррон негромко, — Я думал, вас никогда не посылают на те планеты, на которых вы уже бывали.

Пункт «а» закона 352.

— Вы многое о нас знаете, — настороженно сказала я.

И услышала в ответ сказанное мягким голосом:

— Я всегда считал, что, прежде чем начинать войну, нужно хорошо изучить противника.

Снова наступило молчание. Потом я сказала несмело:

— Тэй говорил мне, что вы не хотели войны…

— Я ошибался, — сказал он отрывисто.

Мы снова замолчали. Но сердце мое уже оттаяло, я уже не боялась его. Просто я не знала, что сказать теперь, как его отвлечь. Нашла о чем заговорить, дура! Неужели не могла сказать что-то другое? Мысли мои путались. Кэррон заговорил сам.

— Тебе нелегко будет здесь, Ра, — сказал он, — Тебе здесь будет очень нелегко…