Лилия Баимбетова - Планета-мечта

43. Из сборника космофольклора под редакцией М. Каверина. Песня файнов.

Золото ветвей твоих…

Постой.

Как сегодня ветер тих

С тобой.

На пригорке, где сквозь листья —

Мягкий свет

Я лежу и слышу тихий

Твой ответ.

Среди ломких трав осенних —

Тишина.

Под твоей волшебной сенью —

Я одна.

Лишь метель ветвей твоих

Со мной.

Вот и ветер к ночи стих,

Родной.

44. Дневник-отчет К. Михайловой.

Алатороа, Торже, день сорок второй.

Я не думала, что это когда-нибудь случиться. Я не верила. Я и до сих пор не могу поверить в то, что Кэррон пошел на это.

День сегодня был пасмурный. Был, потому что уже ночь. Все произошло утром, а я до сих пор не могу прийти в себя. Я чувствую себя так, словно меня хорошенько приложили по голове.

Рост агрессивности был зафиксирован на рассвете. Разбудили и меня. Вся проблема была в том, что рост агрессивности наблюдался в Торже. Еще было темно, только на востоке небо серело. На борту «Аси» все были взбудоражены, я вышла на трап, чтобы не слушать эти нервные споры. Я еще не проснулась как следует, и холодный рассветный воздух был мне приятен. Светало.

Все было призрачно и тихо вокруг. Я стояла, облокотившись на перила, и не думала ни о чем. Нос у меня мерз, и руки мерзли, и я думала: жаль, что я не курю, самый был момент для того, чтобы закурить. Свет восходящего солнца стыл в воздухе.

И вдруг я увидела его. Он стоял всего в десяти метрах от меня. Было уже достаточно светло. Он просто стоял и смотрел на меня. Глаза черные-черные, лицо грязное, усталое, бледное. Волосы были заправлены за уши, только одна прядь свешивалась на лицо.

— Ра, — сказал он негромко, — Уходи. Я дам тебе время, уходи.

Я смотрела на него и ничего не говорила. Какой-то ступор нашел на меня. А у него дернулась щека, и он потянулся рукой, потер щеку.

— Уходи, прошу тебя.

И тут я очнулась, наконец. До меня, наконец, дошло, зачем он пришел. И я ужаснулась. Я метнулась назад, в звездолет, закричала на бегу:

— Маркус! Излучатели! Маркус!

Ничего больше мне почему-то в голову не пришло, да ничто другое Кэррона бы не остановило. Пол дрогнул под моими ногами и накренился. Я ударилась об угол, упала, вскочила снова и, слегка прихрамывая, побежала дальше. Я слышала какой-то грохот, но мне некогда было думать о том, что произошло. Я влетела в рубку и, оттолкнув дежурного, схватилась руками за пульт. Звездолет перекосило.

Я ударила кулаком по кнопке активизации гамма-излучения, другой рукой переключила связь на всеобщую.

— Излучатели! — кричала я, — Включите излучатели! — а потом что-то полузабытое всплыло в моей памяти, и я выдала, — Код-3! Говорит «Ася»! Код-3!

Это потом, уже ближе к обеду, ко мне подошел один из пилотов и объяснил, что систему цифровых кодов отменили примерно в то время, когда я поступала в университет. А в ответ я сказала, что все равно меня поняли и излучатели включили, так что нечего ко мне цепляться. Грубить, конечно, повода не было, но я была вся на нервах. Я и сейчас на нервах.

Я этого не видела сама, а видела потом на видеозаписи внешних камер наблюдения: Кэррон пытался взлететь, но попал в поле гамма-излучения и рухнул на землю — уже в человеческом обличье. Следующее я уже видела, потому что выбежала на улицу. Я едва не свалилась, потому что трап был как-то перекошен. Уже потом я поняла, что Кэррон ударил по трапу, и лишь чудом меня не задело волной. Если бы мои ноги не были так проворны, я была бы уже мертва. И я не могу в это поверить. Я не могу в это поверить.

Когда я выбежала, Кэррон катался по бетону, зажимая голову руками. Я слетела с трапа, не чуя ног под собой, и бросилась к нему. Я сама включила излучатели «Аси», но когда я увидела, как он извивается от боли, все соображения политики, безопасности и прочие потеряли всякий смысл для меня. Я понимала только, что ему больно…. Я и не думала, что могу настолько перестать соображать.

Я не успела добежать. Я не видела, откуда они появились, не сразу поняла, когда они вдруг стали возникать — словно из воздуха. Я не понимала тогда, кто они. Они просто появились и окружили Кэррона. Теперь я думаю, что излучатели все-таки кто-то отключил, иначе они не смогли бы явиться так величественно.

Их было восемь. Высокие, черноволосые, в черных одеждах. Я была в пяти примерно метрах, когда поняла, кто они, и свалилась на землю. У меня просто ноги подкосились. В буквальном смысле.

В тот момент я никого из них не узнавала. Я, в общем-то, больше смотрела на Кэррона, чем на них. Я почти физически ощущала его боль и смятение.

Он стоял на коленях, глядя на них снизу. Они были такие, как всегда, такие, какими я запомнила их, а Кэррон стоял на коленях, в грязных лохмотьях, и лицо его было серым. Грязным. И серым, мертвенно серым.

Сцена была ужасная и в то же время какая-то будничная. Я просмотрела несколько раз видеозапись, прежде чем поняла, что говорил — Торион: каждый раз я не могла оторвать взгляда от лица Кэррона и нормально рассмотреть остальных. Лицо у него было такое мертвое, оно не выражало ничего — просто восковый слепок с некогда живого лица, только взгляд этот снизу вверх, блуждавший по их лицам — от одного к другому, показался мне затравленным.

Я была меньше чем в пяти метрах от них, но я не слышала того, что говорилось. Я видела только, как менялось лицо Кэррона, его поза. Как его плечи сгибались, и лицо еще больше мертвело. Кончилось тем, что он совсем опустил голову, волосы свесились вниз, он сгорбился, едва не падая, и я видела, что его бьет дрожь.

Потом, на пленке, я услышала, что ему говорили. Потом увидела, кто говорил, узнала суховатое правильное лицо Ториона, точно такое же, как в тот день в Альвердене, когда я впервые увидела его. А потом, когда я смотрела эту чертову пленку, наверное, в десятый раз, я увидела на его поясе — Жезл Тысячелетий, знак Царя. Ублюдок. Я же знала, что это ты, Торион, ублюдок, что ты хотел его изгнания. Я знала. Так же, как знала и знаю, что ты, ворон семисот с лишним лет, бил свою жену. Мне было шесть лет, но я и тогда в ее взгляде сумела увидеть это. И я знаю, что ты хотел изгнания Кэррона, что все дело-то было — во власти.

— Ты нарушил свой собственный запрет, — сказал Торион, — Ты развязал войну и предал сам себя. Ты предал и тех, кого повел за собой, скрыв свою сущность. А сущность твоя — изгой. Своим прикосновением ты посмел осквернить ничего не подозревающий мир. И за это ты вновь услышишь слова изгнания.

Он помолчал немного, потоп продолжал нараспев:

— Ничья тень да не падет на тебя….

Кэррон выслушал все до конца. Пряча лицо. Потом они расступились, разрывая кольцо, и он взлетел. И тогда, сидя на бетонной поверхности взлетного поля, я смотрела, как черная птица летит в сером небе, и думала о том, как… взгляни на любую птицу — как величественен ее полет! И я смотрела, как он летит — в сером небе, большая черная птица, и как этот полет был прекрасен — о, сердце мое! А перед глазами моими все стояла его помертвевшее серое лицо.