Юрий Антропов - Самосожжение

Допустим, когда меня волновала судьба Иртыша, который отравляется сточными водами ЛПК, хозяйства Бээна, или когда я хотел унять трудовой порыв лесорубов, которые тихой сапой вырубали кедровые рощи вдоль таежных речек, — тут, нет спора, была нужна помощь обкома партии. И Пророков каждый раз откликался. Говорил, что это бардак. Что он урезонит металлургов. А иногда тут же снимал телефонную трубку и устраивал разнос, — например, начальнику лесного хозяйства области. Ух, какие стружки он снимал с него! И тот покорно обещал выправить положение. И лесорубы начинали рубить кедрач в других местах, недоступных московскому социологу.

Но вот зачем я тащился в приемную Пророкова, когда во мне уже не было ярого пыла общественного ратоборца, а только пульсировала болезненная идея проехать по тем поселкам и заимкам Гонной Дороги, где когда-то я мотался вместе с отцом-фронтовиком, который, сняв офицерские погоны, решил испытать счастье старателя?

Странно, в самом деле: для чего я стремился перво-наперво повидаться с Пророковым, если наши жизненные круги никак не пересекались?

Уж не было ли это предчувствием той озабоченности и тревоги, которые нашли на меня гораздо позже, когда я стал задумываться о проблемах куда более сущих, связанных не просто с охраной природы, но с охраной мира на земле, человеческой жизни как таковой?..

Между тем объявили посадку самолета.

И только тут я спохватился, что забыл взять с собой текст своего выступления на совещании.

Собственно говоря, Пророкову нужен был текст, а не я.

А самолет уже подрулил.

И наша машина — черная «Волга», в которой меня привезли на свидание с Пророковым, — помчалась от депутатской комнаты прямо к трапу.

«Зачем ему понадобился текст? — терялся я в догадках, стоя внизу, у самолета. — На совещании выступали многие. Человек сорок. Мало ли о чем говорили… Что же теперь — у каждого просить, хотя и задним числом, текст выступления?! — Во мне подсознательно росло раздражение, и я старался его подавить, замечая краем глаза, в каком сосредоточенно-взволнованном состоянии находится мой спутник. — Ну, не проверит, а просто ознакомится. Это же старые его дела. Нефть и газ. Естественный интерес. И не все, конечно, тексты хочет посмотреть, а только мой. Он же знает, что я когда-то работал там и понимаю проблемы изнутри…»

Да, по одно дело понимать, а совсем другое — сказать о своем понимании.

Могу ли я теперь сказать так, как сказал в свое время сам Пророков?

Ведь когда-то я был его противником. Пророков искал нефть, а меня занимала плотина. В низовье Оби. У Салехарда. Чтобы затопить всю Западную Сибирь. Две-три территории Франции. Или сколько-то десятков Австрии и Бельгии, вместо взятых. Подумаешь, велика потеря! Главное — масштаб идеи. А уж о самой идее выскажутся потомки. Видимо, так считал тот безымянный гений, которому взбрела в башку эта мысль — затопить часть Сибири. А коллектив был наготове. Он стал усердно разрабатывать эту мысль, она растеклась чернильными лужами по разным учреждениям, институтам, ведомствам, экспедициям. В одной из таких экспедиций и я проходил производственную практику как будущий гидрогеолог. Сам я еще не умел рождать идеи, меня только учили этому. Но я уже старался вовсю. Взял насущную тему для своей дипломной работы: «Годовые теплообороты в грунтах Салехардского гидроузла». То есть мысленно я уже построил его, этот гидроузел. И не долго думая, подчиняясь чужой воле, затопил, навеки скрыл под водой почти всю нынешнюю нефтеносную провинцию. Вместе со всеми делами Пророкова. С его буровыми станками, трубами, скважинами. Хотя нефть и газ этого региона Сибири были уже не только в теоретических предсказаниях академика Губкина. Они существовали на самом деле. Их уже вскрыли в иных местах.

Вот в чем великий секрет!

Мы были гражданами, людьми одной державы, Пророков и я.

И делали общее дело.

Все мы стремились вперед, только вперед!

И кто-то, наверно, считал, что мы движемся единым фронтом.

Но даже если предположить, что мы были едины в своем движении, все же нельзя хотя бы теперь не признать, что наши фланги оказались открыты.

Мы незаметно потеряли связь между собой и вскоре пошли навстречу друг другу.

Как две противоборствующие силы.

И вот Пророкову теперь, судя по всему, любопытно было узнать, о чем я разглагольствовал там, на Сибирском совещании, нынешней зимой. Он хотел взглянуть на текст моего выступления: можно ли было его признать как основание для выдачи мне индульгенции?

Я сник.

И я даже подумал, что не имею права показываться без текста на глаза Пророкова.

Но мой спутник, следуя, вероятно, каким-то протокольным правилам, уже устремился вверх по трапу, едва лишь его приткнули верхним концом к двери самолета, однако тотчас, вспомнив про меня, поспешно вернулся и, нетерпеливо улыбаясь, бережно подталкивая впереди себя, повел меня в поднебесную высь.

Ступенька за ступенькой, незаметно я проникался каким-то неведомым для себя чувством.

И когда мы достигли наивысшей точки своего великолепного вознесения на виду у аэродромной прислуги и шофера, преображение свершилось полностью.

В дверях я столкнулся с пилотом, а может, со штурманом ли механиком, но я только машинально отметил присутствие на моем пути этого человека в синей униформе и даже не подумал посторониться, возможно, потому, что синее пятно как-то враз отодвинулось в сторону, словно это была легкая штора, которую невесомо отклонило ветром.

Потом, уже в проходе из тамбура в салон, проплыла перед глазами синяя пилотка стюардессы, как раз на уровне моих глаз, и поэтому было такое ощущение, что пилотка плавала в воздухе сама по себе, и, когда ее не стало на моем пути, я сразу увидел Пророкова.

Он сидел в переднем ряду, с краю.

Он только тут и мог сидеть.

И его не нужно было разыскивать взглядом по всему салону.

Но мне показалось, что ему тут совсем не хорошо, в этом лучшем самолетном кресле.

Как ни странно, он чувствовал себя неуверенно.

Даже беспомощно.

Может, устал от полета.

Или еще почему.

Все-таки, что ни говори, он был не у себя дома.

Эта мысль мелькнула у меня в то мгновение, когда я увидел Пророкова, еще не успев шагнуть к нему. И пока сам он еще не замечал меня. Пока гибкое тело стюардессы разделяло нас — пилотка с головкой уже уплыла в сторону, а тело еще не успело. Какой-то миг!

Но вот черное кожаное мое пальто обозначилось у входа в салон, и Пророков тотчас глянул в мою сторону.

Я рывком протянул ему руку.

Мне хотелось, наверно, скорее помочь Пророкову.

А он смешался.

И руку протянул мне машинально.

Она была вялая.

Может, он принял меня за кого другого?