Сергей Герасимов - Фантастические рассказы и повести

Она чувствовала себя совершенно свободной - таким свободным не бывает человек, который надеется на жизнь. Она могла позволить себе все и казалось, что мертвая материя тоже это понимала и приветствовала её, как будущую часть себя; Алиса чувствовала, что даже неживые предметы подчиняются её желаниям. Она могла позволить себе любую мысль. Она могла подумать, что солнце тонет в море на закате, а закаты зажигают ради нее, что дважды два даже не пять, а семь с десятичной дробью. Она могла вообразить себя Наполеоном или Жанной Д"арк, и ничего страшного не случится - она доживет свои дни Наполеоном или Жанной. В последние дни она специально старалась вселить себя в деревья, камни, в бетонные столбы, в воздух, пахнущий жизнью, и даже в чужие мысли. От этого она казалась себе разделенной на множество кусочков и, просыпаясь по ночам, думала о себе "мы". Но в последние недели она почти перестала спать. Стоило ей закрыть глаза, как из черноты один за другим вплывали окровавленные дымящиеся сгустки несбывшегося и тоска, яростная, плотоядная, слепая, металась, выла и крушила все внутри её кристально хрупкого мозга. Это невозможно было выносить долго. Иногда она была уверена, что сошла с ума; иногда - что познала тайну жизни и тайну смерти. Но сейчас она не была уверена ни в чем.

Она вошла и чуть не столкнулась с доктором, который стоял у самых дверей с расческой в руке.

Доктор Кунц удивился чрезвычайно.

Доктор Кунц даже выронил расческу; Алиса подставила ладонь и поймала мертвый предмет, и ощутила свое родство с ним.

- Ловко получилось, - сказал доктор. - Я пойду и заварю кофе. Вы любите крепкий? То есть, я знаю, крепкий вам нельзя.

- Мне все можно, - сказала Алиса, - я все могу. Вы понимаете, все.

Доктор понял и испугался.

- Может быть, ещё не все. Вы знаете, иногда случаются чудеса.

- Не случится, - ответила Алиса, - я знаю, что умру. Я чувствую себя одной из мертвых сосновых игл, я ощущаю землю, по которой иду, как часть себя. А сегодня я поздоровалась с автоматом, наливающим газировку. И он мне налил бесплатно, по дружбе. Мы с ним одинаково мертвы. Вы понимаете, о чем я говорю?

- Понимаю. Так иногда бывает.

- Ничего ты не понимаешь. Я буду называть тебя на "ты". Я часть природы, которая когда-то была человеком. Ты уже говоришь не со мной, а с нами. С нами, нас, нам... - протянула она, прикрыв глаза, перечисляя падежи спасительного "мы".

Она спокойно взяла со стола чашку и бросила её в зеркало. Зеркало раскололось; по зеркальному треугольнику обижено сползала лимонная корка.

- Зачем вы это?

- Что бы ты понял. Все только так, как я хочу. А я хочу.

- Что?

- Я хочу тебя, - сказала Алиса и начала рассегивать блузку.

- Почему меня?

- Да мне все равно кого. Просто я расла хорошей девочкой (ну как тебе нравится моя грудь? маловата, знаю, но просто я так сложена), расла такой хорошей девочкой, что до сих пор не знаю самого главного в жизни. У меня ещё никогда не было мужчины. Я не хочу умирать девочкой, мне будет стыдно на том свете. Я же не монахиня, в конце концов. Я всегда любила драться и бить стекла. У тебя есть ещё большие зеркала? Я хочу попробовать мужчину. Ты мне это дашь. Разве ты не хочешь? Погладь меня. Меня же никогда никто не гладил. Та женщина - твоя жена?

Она села и продолжила раздеваться.

Доктор наблюдал за тем, как она стягивает с ножки изумительно длинный, невероятно длинный, неправдоподобно длинный черный чулок. Этого не может быть, подумал он и сказал:

- Да.

- Ты можешь жить с такой уродиной? Или она раньше была лучше?

- Нет, не была.

- Ну так погладь же меня.

- Не могу, - сказал доктор Кунц. - Вы ещё не совершеннолетняя. Я не могу растлевать несовершеннолетних.

- Растлевать? - удивилсь Алиса, - какая глупость! Я могу сейчас переспать с половиной города, если только успею, и это ничуть не изменит моего положения. Я хочу, чтобы ты меня растлил. Это твой долг.

- Как это?

- Твой долг выполнить последнее желание умирающего человека. Ты же давал клятву Гиппократа?

- В клятве Гиппократа от этом не говорится.

- Тогда я тебя убью, - сказала Алиса и доктор Кунц увидел ножницы в её руке, и удивился тому, что ножницы оказались на рабочем столе. Впрочем, Регина всегда оставляет нужные вещи там, где их всего труднее найти.

- Не убьешь. Тебя изолируют и последние дни ты проживешь в камере, под надзором. Положи ножницы.

На всякий случай он сделал шаг назад.

- Смотри, - сказала Алиса и повернула ладонь вертикально. Ножницы прилипли к ладони.

- Это фокус? - спросил доктор Кунц, испугавшись ещё сильнее, словно невероятное подтвердило угрозу.

- Мое тело может притягивать металл. Мертвое тянется к мертвому. Я заметила это вчера.

- Очень интересно. Давайте выпьем успокоительного.

- Нет, только шампанского. Разве я тебе не нравлюсь?

- Сто, - сказал доктор Кунц.

- Что "сто"? - не поняла Алиса.

- Сто долларов и эту ночь мы проведем вместе. Я ведь все-таки рискую, вы должны понимать.

- А вдруг я тебя убью, да?

- Нет. А вдруг меня выгонят с работы?

* * *

"Мне будет стыдно на том свете", - сказала Алиса. Со вчерашнего дня она была уверена, что тот свет на самом деле существует. Вчера она попробовала покончить с собой. Есть много способов уйти из жизни для того, кто уверен, для того, кто имеет силу. Наивные полицейские отбирают у заключенных подтяжки и шнурки. Но не обязательно ведь вешаться. Ведь можно, например, тихонько откусить себе язык и глотать кровь, пока не станет слишком поздно. Можно сделать ещё проще - просто прекратить дышать. Запретить себе вдох. Тут нужна лишь сила воли, такая сила, которая умирает последней. Упрямая сила и немножечко злая.

Алиса легла на диван и последний раз вдохнула безвкусный воздух. Не быть или не быть? - вот как стоит вопрос. Такой вопрос не снился датским принцам, всем вместе взятым. Глаза все ещё цеплялись за этот мир: они бегали, выхватывая детали потолка, обоев, люстры, обходя круг света на потолке. Под карнизом обрывок гирлянды, оставшейся с Рождества - с праздника, уютного, как материнская утроба. Пришлось глаза закрыть, хотя веки сопротивлялись, вздрагивали. Трудно было только первую минуту, примерно. Потом желание вдохнуть отступило. Осталась лишь тяжесть в груди и ясность мысли, холодная, как солнце, распластанное над снегами. Еще минуту ничего не происходило. Потом она снова открыла глаза и встала. Встала - и обернулась на себя, все ещё лежащую на диване. Ее тело осталось валяться плашмя, как мертвое. Впрочем, оно и было мертвым. Лишь пальцы на ногах зачем-то шевелились. Последние рефлексы плоти, которая ещё не стала веществом.

Вот я и умерла, подумала она. А ведь совсем не страшно. И совсем не обязательно куда-то лететь. Все так просто. Ничего не жаль. Впервые ничего не жаль. Как долго это продлится?