Виталий Забирко - Рай под колпаком

На это у меня не нашлось что возразить. Предпосылки, из которых он сделал свое заключение, были мне непонятны. Я встал, подошел к окну.

За окном было почти по-летнему тепло, и почки на деревьях лопались чуть ли не на глазах. Ничего необычного я не видел, разве что машин на улице стало меньше, как и прохожих на тротуарах. В школьном дворе на спортивной площадке подростки лет по пятнадцать играли в баскетбол. Обыкновенные мальчишки, а не вундеркинды из кегельбана, — их броски по кольцу редко достигали цели. Занятий в школе сегодня не было, но за окнами то и дело мелькали рабочие в уже привычных оранжевых комбинезонах. Как понимаю, здание школы перестраивали «согласно цивилизованным нормам». Что делали внутри рабочие, из-за мутных стекол разобрать не удавалось, но затем я увидел такое, от чего мурашки побежали по спине. Стекла вдруг начали светлеть, окна расширяться, поглощая собой стены, крашенные белой краской деревянные рамы растворялись в стеклах, как сахар в воде.

Я недоверчиво помотал головой, пытаясь избавиться от зрительной галлюцинации, но это не помогло.

— Материальная трансформация, — со вздохом произнес Валентин Сергеевич. Он тоже подошел к окну и стоял рядом, держа в руке рюмку с коньяком. — Писал о таком, фантазировал, но никогда не думал, что сподоблюсь самолично наблюдать. Не верил в возможность подобных трансформаций: одно дело игры разума на бумаге, и совсем другое — законы природы.

Он выпил коньяк, цокнул языком.

— Самое горькое для меня во всем происходящем, — доверительно сказал он, — это то, что моя писанина в этом мире никому не нужна. Знаете, когда мы позавчера разговаривали, я немножко бравировал. Да, жил на нищенские гонорары, да, экономил на всем, даже на хлебе… Но утешало понимание — меня читают. Кому-то интересно… И было еще одно — при встречах с читателями душу грело превосходство собственного интеллекта. Это, знаете ли, приятно… А! — Он махнул рукой. — А что теперь? Перед вашим приходом я вышел на лоджию и услышал разговор за перегородкой — соседи у меня: сантехник и дворничиха, муж и жена. О чем, как вы думаете, они говорили? Зачитывали вслух выдержки из учебника ядерной физики и, смеясь, комментировали некоторые положения. В частности, так называемый принцип Паули, согласно которому на одной орбитали могут находиться не более двух электронов. Так вот, оказывается, наши представления об электронных облаках в атоме чрезвычайно дремучи. На самом деле электроны не вращаются вокруг протонов, а образуют с ними диполи в четырехмерном пространстве, а так называемая орбиталь электрона является его электростатическим полем. А мы, живущие в трехмерном пространстве, наблюдаем их проекции в трехмерном мире, и поскольку в четырехмерном мире существуют парно-параллельные трехмерные пространства, где и находятся электроны, в то время как протоны находятся в четвертом измерении, то и возникает видимый эффект существования ядра с вращающимися вокруг него электронами. Смешно, не правда ли?

Я посмотрел на Валентина Сергеевича широко раскрытыми глазами. Смешно писателю не было, рот его кривился в горькой усмешке, губы подрагивали.

— Как вам удалось запомнить эту галиматью? — спросил я.

Он неопределенно передернул плечами.

— Интересовался когда-то топологией, поэтому и уловил смысл. Многое я бы дал за то, чтобы это на самом деле оказалось галиматьей, но увы… То, что мы сейчас наблюдаем, — он кивнул в сторону шкоды, — является ярчайшим подтверждением, что галиматья — не комментарии бывших сантехника и дворничихи, а наши представления о строении вещества.

Он мотнул головой, словно стараясь отряхнуться от наваждения.

— А давайте-ка выпьем, — с излишней бравадой заявил он. — Что еще остается, когда наш интеллект, по сравнению с «новообращенными», находится на детском уровне? Горько и тоскливо ощущать себя невеждой…

— Спасибо, не буду, — в очередной раз отказался я.

— А я — буду! — Валентин Сергеевич нетвердым шагом направился к журнальному столику, где стояла бутылка коньяка. — Ох, и напьюсь сегодня… Похлеще, чем вчера!

Я бросил взгляд в сторону школы, но тут же поспешно отвел глаза и отступил в глубь комнаты. Материальная трансформация здания ускорилась до такой степени, что напоминала изменение конфигурации пространства в виртуальной реальности; Захватывает дух, когда видишь такое на дисплее, но в настоящей реальности я испытал нечто вроде ужаса. Отвернувшись, я глубоко вдохнул, медленно выдохнул. Душевное равновесие более-менее восстановилось.

— Валентин Сергеевич, у вас есть палатка? — спросил я севшим голосом.

— Есть, — ответил он, не поднимая головы. Писатель сидел в кресле и был занят очень важным делом — наполнял очередную рюмку. — А зачем она вам?

— Хочу уехать из города. Из-под купола, конечно, выбраться не получится, но и здесь находиться больше не хочу. Поставлю где-нибудь на берегу Лузьмы палатку и буду там жить. Тошно мне в городе… Вы видели их глаза? Муторно ощущать со всех сторон сочувствующие взгляды.

— Насчет глаз вы правы. Давит нас их интеллект, ох и давит… — Валентин Сергеевич опрокинул рюмку, и его передернуло, будто выпил не отборный коньяк, а забористый самогон. — Не возражаете, если составлю вам компанию?

— Нет.

— Тогда зачем жить в палатке? Ночи еще холодные, а у меня дача в заречье. До писательских дач в Переделкино ей далеко, но крыша над головой будет. И печурка там есть.

Это больше походило на бегство из города, чем на открытие дачного сезона. Второй раз я бежал из Холмовска, но сейчас твердо знал — далеко мне не уйти. Одно тешило, что ни города, ни его жителей видеть не буду.

Мы загрузили в багажник «Жигулей» принесенные мной пакеты с продуктами, благо Валентин Сергеевич дома их не распаковывал, на всякий случай взяли палатку — дача Бескровного находилась километрах в пятнадцати за городом, и было неизвестно, она внутри купола или снаружи. Неожиданной проблемой оказался Пацан. Выросший в квартире, кот видел улицу только из окна, и Валентин Сергеевич не хотел ни оставлять его на попечение соседям, как делал это раньше, ни выгонять во двор. При попытке вынести его из квартиры кот начал бешено сопротивляться, выть, рвать одежду когтями и наконец, вырвавшись, стрелой умчался в комнату, где забился под диван. Все попытки извлечь его оттуда голыми руками натыкались на отчаянное шипение и рычание, что при его габаритах и клыках не предвещало ничего хорошего. В конце концов Валентин Сергеевич выгнал кота из-под дивана шваброй, а я набросил на него плед. Спеленав кота, мы засунули его в спортивную сумку и застегнули молнию. В темноте кот затих, но при малейшем прикосновении к сумке оттуда доносилось грозное рычание.