Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского

В своем понимании художественности Достоевский прежде все­го подчеркивает единство содержания и формы. Это единство пи­сатель оберегал настолько, что даже считал невозможным идею, изложенную в одном жанре, адекватно отразить в жанре другом. На мысль о переделке для сцены «Преступления и наказания» До­стоевский ответил отрицательно: «Есть какая-то тайна искусст­ва, по которой эпическая форма никогда не найдет себе соответ­ствия в драматической. Я даже верю, что для разных форм ис­кусства существуют и соответственные им ряды поэтических мыс­лей, так что одна мысль не может никогда быть выражена в дру­гой, не соответствующей ей форме» [П, 3, 20].

Видимо, совсем не случайно все инсценировки произведений Достоевского, как на сцене, так и в кинематографе, были, по-мо­ему, не удачны. Они предельно упрощали Достоевского и1 доноси­ли до зрителя не более, чем. десятую часть его мыслей и чувств. Не третий круг.

Принцип художественности был не просто декларирован. Он был проведен писателем в своем собственном творчестве. И не только в больших, широко известных романах.

Прочтите маленький рассказ «Мальчик у Христа на елке». Ни­каких призывов к борьбе, никто не размахивает флагами, не бе­жит с поднятым кулаком. Просто видящий сон маленький, замер­зающий мальчик. Образ. Резкий, вдавливающийся во всякого, спо­собного чувствовать человека. Читатель поражен так же, как, по словам Достоевского, он был поражен перед картиной Репина. У читателя — через чувство — возникает долго неугасающая мысль: так ли живем, все ли нормально в обществе? Мысль может позвать к действиям.

А вот всего лишь одно предложение: «Мимо прошел блюсти­тель порядка и отвернулся, чтоб не заметить мальчика» [1895, 10, 16]. Прежде чем усвоить мысль о безразличии властей к страда­ниям людей, я зрительно вижу этого блюстителя порядка: тепло одетого, толстого, стрельнувшего глазами в сторону мальчика и тут же спохватившегося — куда это я смотрю.

Художественность проявляется и в композиции. Не рассказа, а второй главы одного из выпусков «Дневника писателя», где был опубликован этот рассказ. В главе три раздела: «Мальчик с руч­кой», «Мальчик у Христа на елке», «Колония малолетних преступ­ников». Каждый из разделов оставляет глубокое впечатление. Но помещенные вместе, они просто поражают читателя. И социаль­ное, «польза», проявляется очень ярко: обнажены три возможные для ребенка из бедной семьи пути — милостыня, смерть, колония. А можно бы просто помахать флагом.

Порою Достоевский говорил (в письмах, да и в самих рома­нах, например, в «Подростке»), что он для выявления идеи вы­скажется прямо, «жертвуя так называемою художественностью» [10, 8, 440]. К такому он иногда прибегал. Но редко. И, кстати, это не помогало глубже выразить идею.

Достоевский говорил об этом и применительно к «Бесам». На высказывание опирались многие из тех, кому хотелось видеть ро­ман «Бесы» слабым, нехудожественным. Но речь-то писатель вел не совсем о том варианте романа, который увидел свет. Речь шла о романе без Ставрогина. Но без Ставрогина нет «Бесов».

Роман «Бесы» — произведение высокохудожественное, содер­жание и форма слиты здесь воедино весьма прочно. И мысль авто­ра выражена с такой предельной ясностью и определенностью, что по-разному толковать авторское отношение к «бесовству» можно лишь при глубоком желании не понять Достоевского.

Даже статьи, во всяком случае большинство из них, написа­ны Достоевским на очень высоком эстетическом уровне.

Достоевский не только провозглашал художественность как главное в творчестве писателя, не только проводил принцип худо­жественности в жизнь в своем творчестве, но он был и читателем, способным чутко уловить художественность в произведениях дру­гих. Эталоном для него в этом плане был Пушкин. Он не делал из Пушкина идеолога, политического деятеля, а видел в нем худож­ника. А это уже и идеолог, и политический деятель. Из эстетичес­кого в пушкинском наследии Достоевский вывел и социальное и философское. Примером глубокого проникновения в художествен­ность является не только речь о Пушкине. Для меня таким при­мером является глубочайший (хотя и краткий) анализ «Египет­ских ночей». Там, где «Русский вестник» увидел лишь «клубнич­ку», Достоевский находит постановку весьма значимых проблем [1930, 13, 216 — 218]. Это образец умения читать художествен­ное произведение.

Отношение к художественности, по Достоевскому, есть мерило таланта и одно из измерений личностности. В одной из записных тетрадей он писал: «Художественностью пренебрегают только лишь необразованные и туго развитые люди, художественность есть главное дело, ибо помогает выражению мысли выпуклостью картины и образа, тогда как без художественности, проводя лишь мысль, производим лишь скуку, производим в читателе незаметливость и легкомыслие, а иногда и недоверчивость к мыслям, не­правильно выраженным, и людям из бумажки» [ЛН, 83, 376].

Идеи большие, высокие должны и выражаться соответственно. Для их выражения нужно привлекать истинных художников, а не околохудожественный люд, способный своим неумением убить идею.

Отводя такую большую роль художественности, Достоевский совсем не намерен отрицать идейность творчества. Часто в своем творчестве он исходил именно из идеи. Но всегда считал, что на первое место надо ставить художественность, коль речь идет об искусстве. Когда-то он предложил Ап. Майкову написать цикл патриотических стихов о России. И заострил при этом внимание на художественности, понимая, что будут стихи эстетически обес­печены, то и идеи патриотизма дойдут по адресу.

Более того, Достоевский считал, что истинно художественное всегда идейно. Оно лишь не сразу, не непосредственно внедряет идею, а через чувство. И только недоверием к человеку можно объ­яснить стремление к непосредственному воздействию творчества на разум человека. Это есть упрощение человека, сведение его к носителю логичности.

Достоевский убежден и в том, что истинно художественное всегда верно действительности. «Искусство всегда современно и действительно, никогда не существовало иначе и, главное, не мо­жет иначе существовать» [1895, 9, 80]. Не только всегда верно от­ражает действительность, но и всегда современно. «Иначе оно не настоящее искусство. В том-то и признак настоящего искусства, что оно всегда современно, насущно-полезно. Если оно занимается антологией, стало быть, еще. нужна антология; уклонения и ошиб­ки могут быть, но, повторяем, они преходящи. Искусства же не­современного, несоответствующего современным потребностям и совсем быть не может. Если оно и есть, то оно не искусство; оно мельчает, вырождается, теряет силу и всякую художественность» [1895, 9, 84].