Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского

Достоевский показывает, как одни теоретики критикуют дру­гих. «Чистые» упрекают утилитаристов в уничтожении искусства как такового через пренебрежение к художественности, через отрицание свободы художественного творчества. Они говорят, что никаких предписаний искусству давать нельзя. Утилитаристы об­виняют «чистых» в отрыве от жизни.

Достоевский считает, что вопрос спора не совсем верно по­ставлен. Есть непоследовательность в тезисах того и другого ла­геря. «Чистые» исходят из принципа свободы творчества. Но, спра­ведливо критикуя произведения утилитаристов за их низкий худо­жественный уровень, они, на деле, отрицают право обличительной литературы на существование. И тем уже стесняют свободу твор­чества Запрещают «обличать», т. е. касаться проблем первого и второго круга.

Утилитаристы отрицают право на существование «чистого» ис­кусства. Но непоследовательность их не в этом, а в ином. Они исходят из принципа полезности. Но отрицая необходимость ху­дожественности, себе же приносят вред. Ибо художественно не­обеспеченные идеи не доходят по назначению. Ориентация не на талантливых, а на полезных приводит к тому, что искусство про­сто исчезает, остаются одни идеи, чаще всего не воспринятые.

Достоевский критикует «чистых» за непонимание того, что ху­дожник должен жить интересами народа. И, как минимум, не вы­ступать с произведениями типа «Шепот, робкое дыханье...» в дни народных трагедий. Он признает их тезис о свободе творчества, но в то же время зовет художника ответственно пользоваться этой свободой.

В утилитаризме Достоевский не принимает поставленную во главу угла пользу, принудительно служебную роль искусства, ху­дожественную необеспеченность. Писатель не ставит под сомнение право каждого провозглашать свои идеи. Но если человек не спо­собен провозгласить их в художественной форме, обеспечить их эстетически, то пусть он действует не от имени искусства. Пишет, положим, не роман, а брошюру, не картину, а плакат. Достоевский выступает не против направления в искусстве, а против художественно необеспеченного направления.

Касаясь творчества конкретного писателя, Достоевский гово­рил: «Прежде всего уверяем вас, что, несмотря на любовь к худо­жественности и к чистому искусству, мы сами алчем, жаждем хо­рошего направления и высоко его ценим. И потому поймите наше главное, мы на Марко Вовчка нападаем вовсе не потому, что он пишет с направлением; напротив, мы его слишком хвалим за это и готовы бы радоваться его деятельности. Но мы именно за то на­падаем на автора народных рассказов, что он не умел хорошо сде­лать свое дело, сделал его дурно и тем повредил делу, а не принес ему пользы» [1895, 9, 72].

Здесь Достоевский критикует утилитаристов за непонимание роли художественного в проведении их идей. Ему непонятна их ориентация на людей, не способных сказать своего слова в ис­кусстве. И далее писатель замечает: «В сущности, вы презираете поэзию и художественность; вам нужно прежде всего дело, вы лю­ди деловые. То-то и есть, что художественность есть самый луч­ший, самый убедительный, самый бесспорный и наиболее понят­ный для массы способ представления в образах именно того са­мого дела, о котором вы хлопочете, самый деловой, если хотите вы, деловой человек. Следственно художественность в высочай­шей степени полезна, и полезна именно с вашей точки зрения. Что же вы ее презираете и преследуете, когда ее именно нужно поставить на первый план, прежде всех требований?!» [1895, 9,. 73 — 74]. Достоевский считает, что эстетически необеспеченное про­сто отобьет охоту к чтению у тех людей, на которых хотел повли­ять автор.

Далее Достоевский критикует утилитаристов за то, что они? диктуют художнику, не считаясь с законами самого искусства. Заданность в искусстве со стороны, а не от самого художника, губит художественность. Из-под пера выходит нечто, воздействую­щее непосредственно на разум человека. Истинное же произведе­ние искусства, созданное художником по вдохновению, воздейст­вует на разум опосредованно, через чувство. Таким произведени­ем, по Достоевскому, является репинская картина о бурлаках: «Ни один из них не кричит с картины зрителю: «Посмотри, как я несчастен и до какой степени ты задолжал народу!» И уж это одно можно поставить в величайшую заслугу художнику». [1895, 9, 260 — 261].

В заслугу художнику здесь ставится не уход от социальности, а социальная насыщенность, проведенная умело, через художе­ственность. Достоевский считает, что картина Репина поразит чувства человека, и последний уйдет убежденным в несчастии бурлака и в своем долге перед ним. «Ведь эта бурлацкая «партия» будет сниться потом во сне, через пятнадцать лет вспомнится! А не были бы они так натуральны, невинны и просты — не произво­дили бы такого впечатления и не составили бы такой картины» [1895, 9, 261].

Таким образом, Достоевский критикует утилитаристов за неу­мение извлечь пользу из художественного творчества. Сама по се­бе хорошая идея еще не делает произведение художественным. Достоевский против того, чтобы какой-нибудь Ракитин считал се­бя выше Пушкина, «потому что и в шутовской стишок сумел граж­данскую скорбь всучить» [10, 10, 103].

Достоевский к тому же говорит, что предписывать искусству полезные пути нельзя и по той причине, что не всегда безошибоч­ным может оказаться понимание пользы: «...нормальные, естествен­ные пути полезного нам не совсем известны, по крайней мере не исчислены до последней точности. Как, в самом деле, определить, ясно и бесспорно, что именно надо делать, чтобы дойти до идеа­ла всех наших желаний и до всего того, чего желает и к чему стремится все человечество? Можно угадывать, изобретать, пред­полагать, изучать, мечтать и рассчитывать, но невозможно рассчи­тать каждый будущий шаг всего человечества, вроде календаря» [1895, 9, 76]. А потому предсказанный путь пользы может ока­заться путем вреда.

За все это Достоевский отрицает утилитаристов, считая, что они «в сущности отвергали литературу — целую область человече­ского духа» [П, 2, 357].

Отрицает он и «чистых», не видящих иной жизни, кроме жизни самого искусства.

Критикуя два враждующих лагеря, Достоевский дает свое по­нимание проблемы, выражает свои эстетические принципы.

Самоценность эстетического начала в человечестве — для До­стоевского аксиома. Эстетическое восприятие и преобразование мира — это есть часть самой жизни. Основное в искусстве — эс­тетическое. Все остальное потом. Искусство делается искусством не через правильные идеи и не через правильное отражение дейст­вительности, а через ее эстетическое отражение.

Итак, главное в художественном творчестве — эстетическое. Художественность — основа всего. Достоевский дал свое понима­ние художественности, сказав, что это есть «согласие, по возмож­ности полное, художественной идеи с той формой, в которую она воплощена. Скажем еще яснее: художественность, например, хоть бы в романисте, есть способность до того ясно выразить в лицах и образах романа свою мысль, что читатель, прочтя роман, со­вершенно так же понимает мысль писателя, как сам писатель по­нимал ее, создавая свое произведение. Следственно, по-просту: художественность в писателе есть способность писать хорошо» [1895, 9, 57 — 58]. Не разрушает ли такое понимание художествен­ности принцип многозначности художественного произведения? Ду­маю, что нет. Здесь просто поставлен предел многозначности. По­ложим, как бы многозначно ни толковать образ Смердякова, од­нако нельзя увидеть здесь честность, добро, гуманность. Автор не позволяет такого толкования.