Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского

Другой глубоко православный человек, старец Зосима, тоже далек от догматики. Он привлекает к себе людей «не столько чу­десами, сколько любовью» [10, 9, 413]. Он пытается дать людям мир. Его ученик Алеша продолжает путь старца. Совсем не случай­но старец благословляет Алешу на жизнь не в монастыре, а в ми­ру. Не обособляться от людей, а слиться с ними. Не только хра­нить идею, но и нести ее в народ. А Алеша верен старцу не внеш­не, а внутренне. Вот перед ним выбор: идти ли к умирающему учителю и выразить ему свою любовь или идти и помочь нужда­ющемуся в помощи Мите. Действуя по заветам старца, Алеша идет к Мите, ибо тот в нем в данный момент нуждается больше, чем кто бы то ни было.

На вопрос, что он сейчас делает, герой «Бесов» Шатов отвеча­ет: «Бога проповедую...» [10, 442]. В действительности же Шатов проповедует человеколюбие. Которое он и именует богом. Совсем не случайно он зовет Ставрогина приобрести бога трудом. Бог существует не сам по себе. Бога может приобрести каждый.

Православный бог — это любовь. И когда Достоевский пишет, что «в сущности, все народные начала у нас сплошь вышли из православия» [1895, 10, 143], то он прежде всего считает, что из православия вышло главное начало — любовь к человеку. Челове­колюбие, которое русский народ несет всему миру.

Но чтоб нести идею, надо ее сохранить. Достоевский считает, что результатом проявления и хранителем человеколюбия является русская община, и боится ее разрушения.

В «Братьях Карамазовых» писатель говорит о связи бога и народа, о их диалектическом единстве, проникновении друг в друга. Говорит словами Зосимы: «Кто не верит в бога, тот и в на­род божий не поверит. Кто же уверовал в народ божий, тот узрит и святыню его, хотя бы и сам не верил в нее до того вовсе» [10, 9, 368]. Уважение бога есть прежде всего уважение народа.

Говоря об отрицательном в деле Петра, Достоевский ставит прорубателю окон в вину следующее: «Забыл и совсем не понимал идеи веры и православия». И тут же: «Народ как податной мате­риал» [ЛН, 83, 364]. Эти два высказывания тесно взаимосвязаны. Забыть или не знать православие — это и есть превратить народ в податной материал, превратить его в средство для достижения каких-то своих целей. Быть антихристом, по Достоевскому, озна­чает закабалить народ, перестать чувствовать его боли.

«Бог есть идея человечества собирательного, массы, всех» [ЛН, 83, 246]. Это очень емкая мысль. Но главное я вижу здесь в том, что бог есть человеколюбие, способное или, по крайней мере, стремящееся сплотить людей, предотвратить зло и вражду, дать им мир и спокойствие.

Человеколюбие в православии проявляется по-разному. Право­славие сдерживает людей от их падения в безличность. «Цинизм, отчаяние, правды нет, пьянство — что было бы с народом, если б у него не было религии?» [ЛН, 83, 687]. Цинизм и все цыше пере­численное — в среде, где обитает человек. И если бы не религия, то, как считает писатель, народ мог бы развратиться почти пого­ловно. Религия помогает сохранить человечность, воздействуя не столько на чувство страха, сколько на совесть человека, она смяг­чает нравы людей, способствует их общежитию.

Религия, по Достоевскому, своего рода психотерапия. Она по­могает людям снимать внутреннее напряжение в ситуациях, когда изменить что-либо в реальности нельзя. Эту роль исполняет и тра­диционное православие.

К старцу Зосиме пришла убитая горем женщина, она похоро­нила последнего из четырех своих детей. Она в отчаянии. Ушла от мужа — молиться. Чем ей помочь? Можно сказать ей, что все люди смертны. Но она это знает сама, и ей от этого легче не ста­нет. Можно сказать ей, обратившейся к религии, что религия опи­ум, что надо, бороться за светлое будущее, призвать ее к револю­ции. Но ей сейчас нет дела до будущего, даже если оно и в самом деле светлое. И не до революции ей. Да ведь и после революции будут умирать люди, останутся на земле страдания. Да и не спо­собна она вообще к революционной деятельности. Можно и просто ничего ей не сказать: перебьется. А вдруг не перебьется? А вдруг в отчаянии покончит самоубийством?

Зосима успокаивает ее, обращаясь к обычной религии. Он го­ворит, что сын ее, возможно, уже у бога, в ангелах. Может явить­ся к родителям в дом как посланец бога — а ее нет дома и т. п.

Не научно? Да. Не революционно? Конечно. Но напряжение че­ловека, которому в реальности нельзя ничем помочь, снято. Что же в этом плохого? По Достоевскому, это положительное в рели­гии. Она помогает жить тем, для кого жизнь уже невозможна.

Таким образом Зосима исцелял многих. Исцелял больных не только духом, но и телом. Глубокая вера в его силы и возможно­сти помогала людям мобилизовать все силы своего организма, и иногда происходило «чудо».

Князь Мышкин дает счастливо умереть Мари. Мало дает. Вер­но, мало. А не лучше ли дать мало, если абсолютно исключена возможность дать много? И дать человеку «счастливо умереть» — не так уж это и мало. На обмане, мол, это? Конечно. Но ведь и вся-то врачебная этика — на обмане, она не позволяет говорить больному полную правду.

Князь «усладил павловскими деревьями» последние дни Иппо­лита. Немного дал. Но все же несколько больше, чем студент-ме­дик Кислородов, прямо заявивший, по науке, что жить больному осталось столько-то дней. Больному и заявил.

Раскольников безжалостно говорит Соне о ее судьбе и судьбе ее близких. Верно говорит. По науке. А у Сони — судороги на лице. И довод ее один — «бог не допустит». Судороги как требова­ние не отнимать последней надежды, когда нет реальных путей изменения положения.

В обществе, где нет справедливости и нет никакой возможности создать эту справедливость, религия помогает людям существовать.

Каждый в обществе должен занимать то место, которое он за­служил. Но не всегда так бывает. Преступники умирают в поче­те и в своей постели, люди истинно великие — вне и почета и по­стели. Ненормально. Над преступниками нет суда внешнего, нет и внутреннего — состояние почета не побуждает к задумчивости над сутью своих поступков. Попрана справедливость, торжествует зло. И сердца людей честных переполняются болью. Не отсюда ли мысль об аде? Иначе нельзя жить.

И пока каждый на земле не получит сполна за свою жизнь, бу­дет существовать религия. Она — реакция на попранную справед­ливость. Об этом Достоевский говорит, касаясь любви народа к Зосиме: «О, он отлично понимал, что для смиренной души русского простолюдина, измученной трудом и горем, а главное, всегдашнею несправедливостью и всегдашним грехом, как своим, так и миро­вым, нет сильнее потребности и утешения, как обрести святыню или святого, пасть пред ним и поклониться ему: «Если у нас грех, не­правда и искушение, то все равно есть на земле там-то, где-то свя­той и высший; у того зато правда, тот зато знает правду; значит, не умирает она на земле, а, стало быть, когда-нибудь и к нам пе­рейдет и воцарится по всей земле, как обещано» [10, 9, 41 — 42].