Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского

Клевета в печати, как правило, используется теми, кто слу­жит сильным. Правда, бывает клевета и бескорыстная. Такая описана в «Братьях Карамазовых». Вспомните, что после прес­тупления в Скотопрогоньевске газеты примешали к преступлению и Алешу Карамазова, а одна из них даже писала, «что он вместе со старцем своим Зосимой взломали монастырский ящик и «утекли из монастыря» [10, 10, 83]. Это бескорыстная клевета. От скуки.

Но чаще всего клевета бывает сознательная, преследующая свою цель. Смысл и механизм этого рода клеветы хорошо пока­зал Достоевский в одной из статей 60-х годов, направленной против «Русского вестника», который он упрекал в клевете на «Время» и «Современник». Достоевский писал: «Во всяком об­ществе с начала мира ,всегда есть огромное большинство лю­дей, стоящих за то, что по их понятиям незыблемо и неподвиж­но. Эту незыблемость и неподвижность они любят преимуществен­но за то, что она совпадает с их материальными текущими ин­тересами, часто в ущерб остальным и многочисленным их соб­ратьям, и для них хоть весь свет гори, было бы им хорошо. В интересах своих они составляют себе и нравственность и дру­гие правила, обыкновенно взяв первоначальную, праведную идею и для собственных выгод извратив ее до того, что от первона­чальной сущности ее не остается даже тени. Разумеется, это боль­шинство с ненавистью смотрит на всякий намек о прогрессе, на всякое нововведение, откуда бы оно ни шло; явление, впрочем, нормальное и происходящее от потребности самосохранения» [1930, 13, 204 — 205].

Кроме этого большинства, по Достоевскому, есть меньшин­ство, которое понимает суть дела, суть большинства и с трево­гой смотрит «на извратителей, угодников и обольстителей тол­пы, действующей почти всегда из собственной личной выгоды» [1930, 1.3, 205].

Большинство, опасающееся меньшинства, пытается отыскать хоть какой-нибудь его промах. И если человек честный, поняв, что это лишь промах, соответственно к нему и отнесся бы, то для других это удобный повод. «Но те, которые льстят большинству из выгоды, немедленно подхватывают смешную сторону крику­нов, указывают и растолковывают ее всем желающим слушать их: ума тут много не нужно; надо только глумиться, а иногда и поклеветать и дело в шляпе. Поклеветать же необходимо. Вы­думали, например, громоотвод: все в городе приходят в смяте­ние: как? идти против судеб божьих, прятаться от его гнева, усми­рить молнию, управлять громами — да ведь это новая вавилонская башня, да ведь это безнравственно, нерелигиозно, это значит прямо идти против всевышнего, навлечь на себя гнев господень. В тюрьму изобретателя, судить его, казнить! Тут тотчас являются и услужливые: молнию хочет поймать за хвост, ха, ха, ха! и все смеются. И вот изобретателю проходу нет в городе. Клеветать, извращать идею и грубо насмехаться над нею, — это главное средство всех льстецов большинства. Жорж Занд, например; пи­шет романы и защищает женщин, чего медлить? Надо тотчас же провозгласить, что она требует уничтожения брака и позволе­ния женщинам всенародно развратничать. Да побольше, да по­лучше поглумиться над ней, карикатурить ее, чем грубее — тем лучше; тем больше будут смеяться. ... Это глумление чрезвычайно ловко и выгодно для всех «умеющих разрешать загадку жизни». Они имеют влияние даже на честнейших людей, незнакомых с делом, отбивая у них своими клеветами и смехом даже и охоту с ними знакомиться. К этому способу обыкновенно прибегал Фаддей Булгарин с компаниею» [1930, 13, 205 — 206].

В этой длинной цитате, не привести которую было совершен­но невозможно — настолько она ярка, раскрыто многое, указано на деление общества на вполне довольных существующим и не­довольных. Вот эти-то довольные и пускают клевету по адресу недовольных существующим, ухватившись за какой-то мелкий промах, значительно меньший, чем делают часто сами клевет­ники. При этом клеветник в печати служит тому порядку, кото­рый в свою очередь служит ему и создает возможность его без­бедного существования, совсем не пропорционального его скуд­ному уму и куцему таланту. У клеветника много средств: и насмешки над искаженной до неузнаваемости идеей, и угроза тюрьмой. Клевета — это стиль полемики продажных литерато­ров. Продажность печатного слова всегда вызывала резкую неп­риязнь Достоевского.

Художник высказал свои мысли и о том, какими он хотел бы видеть печатные издания. В одной из статей он выступает про­тив того, что сотрудник журнала тем лучше, чем он меньше имеет самостоятельной мысли. Куда укажут, туда и пойдет. Такое противоположно взглядам Достоевского. Достоевского не устраи­вает тенденциозность печатного издания, выражающаяся прежде всего в том, что критикуют там лишь «чужих». Человек же, близкий печатному изданию по духу, всегда выставляется в са­мом благородном виде, каким бы он ни был на деле. Каким хотел бы видеть Достоевский печатное издание, можно судить по небольшой статье «Несколько слов о Михаиле Михайловиче Достоевском», где он коснулся принципов журнала «Время».

«Мысль об издании журнала возникла у Михаила Михайловича еще давно. Мысль его состояла в том, что нужен свежий лите­ратурный орган, независимый от обязательных журнальных пре­даний, вполне самостоятельный, чуждый партий, чуждый застаре­лых, преемственных и почти бессознательных антипатий, не пок­лоняющийся авторитетам и совершенно беспристрастный» [1930, 13, 340]. Таким хотел видеть журнал не только Михаил Дос­тоевский, но и Федор Достоевский. И надо сказать, что «Время» за тот короткий, до своего закрытия, период показало, что Дос­тоевские в основном следовали этим требованиям. Достоевский не только провозглашал те или иные принципы, но и, как пра­вило, начинал их осуществление с себя.

Эти принципы, по Достоевскому, к любому печатному слову применимы, к высказанному как в журналистике, так и в художественном произведении.

Но у каждого из этих явлений есть своя специфика.

Журналистика, и прежде всего газета, имеет, по Достоевско­му, главной целью информацию, она «на том стоит, чтоб изве­щать о фактах» [1895, 10, 327].

Достоевский отмечает, однако, что очень нередко газеты за­бывают свое прямое предназначение. Вот в Петербурге произош­ли пожары. «Санкт-Петербургские ведомости» пишут об этом очень мало. И Достоевский замечает: «Какая цель подобной не­внимательности к событиям дня?»[8]. В одной из статей он выска­зал свое обобщенное отношение к газете: «Возьмешь газету, чи­тать не хочется: везде одно и то же, уныние нападает на вас, и только согласишься, что много надо иметь хитрости, пронырли­вости, рутинной набивки руки и мысли, чтоб об одном и том же сказать хоть и одно и то же, но как-нибудь не »в тех же словах. И теребят свой умишко несчастные и проклинают свою участь. И сколько, может быть, драм, даже чего-нибудь траги­ческого происходит где-нибудь в сыром углу в шестом этаже, где в одной комнате помещается семья, голодная и холодная, а в другой сидит фельетонист...» [1930, 13, 155].