Ника Созонова - Сказ о пути

На похоронах он не был. Он вообще не приближался к ее телу, даже в больнице. Не хотел запоминать ее застывшей и чужой.

Он не плакал и даже не пил. Днями лежал молча, разглядывая потолок. А когда однажды захотел встать, почувствовал, что не может этого сделать: ноги отказывались ему повиноваться.

— Такое бывает, голубчик, — новый доктор разительно отличался от Анатолия Семеновича — сухонький старичок с чеховской бородкой и усталыми глазами — но, как и тот, питал слабость к ласкательным оборотам. — В вашей истории болезни написано, что вы больше года провели в коме. А тут — такой стресс наложился! Не удивительно, что организм отказывает. Конечно, мы сделаем все, чтобы поставить вас на ноги. Но, скажу честно — вы ведь взрослый сильный мужчина и имеете право знать правду: шансы на это невелики. Но вы не расстраивайтесь, в любом случае. И в инвалидном кресле можно вести яркую, насыщенную жизнь. Главное, чтобы дух у вас был силен. На что я весьма и весьма надеюсь.

— Мой дух достаточно силен, вы правы. Но, знаете, доктор, я бы предпочел, чтобы вы обнаружили у меня рак на последней стадии.

Когда уходят все позитивные эмоции, в душе образуется пустота. Но природа не терпит пустого пространства, и рано или поздно оно заполняется.

В душе Алексея воцарилась тоска, а возле ее иссохших ног свернулся комочком пес со смрадным дыханием — зависть.

Он завидовал тем, кто мог просто ходить, просто целоваться или смотреть в небо.

Но зависть была не острой, не пронзительной — тупой и приглушенной. Все окружающее было где-то далеко, казалось размытым — словно под толщей океанских вод. И звуки были размыты — слабые тени прежних громких и звонких голосов и мелодий.

Он явственно ощущал, как прогрессирует его безумие. Сны перемешивались с реальностью, ночные кошмары вплетались в обыденное дневное бытие, и со временем он перестал отличать одно от другого.

Порой в голову приходили странные идеи. Так, однажды он решил завести собаку-поводыря. Это казалось ему очень правильным и нужным, и он удивился, как такая замечательная мысль не посетила его раньше. Он даже позвонил в справочное и узнал адрес приемника, где воспитивают таких собак, и чуть было не сделал заказ. Но абсурдность этой идеи в последний момент все-таки добралась до его сознания, ненадолго его прочистив.

В другой раз он закрасил все окна в квартире черной краской, чтобы солнечный свет не мог проникнуть к нему: слишком остро и больно ощущалось несоответствие внешнего (ранней весенней зелени) и внутреннего (непроглядной тьмы).

Иногда его навещала Наталья. Он с трудом понимал, зачем, и совершенно не помнил, откуда у нее оказался ключ от квартиры.

В последний свой визит она предложила ему полежать в психушке.

— Это пойдет тебе на пользу, поверь мне, Алеша. Поколят укольчики, попринимаешь таблеточки. Ничего страшного! Тебе к жизни возвращаться нужно. Любимая девушка умерла — это тяжело, очень тяжело. Но жизнь-то на этом не кончается! Надо продолжать жить, и жить по-человечески. Я уверена, все у тебя наладится, все будет хорошо. Главное — подлечиться.

Он смотрел на нее снизу вверх, сквозь толщу океанской воды, но даже так она бесконечно раздражала его — своей холеностью и фальшью, лживо-понимающей улыбкой на красиво очерченных губах.

— Если я социально опасен — вызывайте санитаров и отправляйте в больницу. В отделение для буйных. Сам я туда не пойду.

— Ну, откуда такой негатив? Почему ты отвергаешь мою помощь, Алеша? Я ведь искренне пытаюсь тебе помочь. Если ты и опасен, то только для самого себя. И конечно, ничего против твоей воли я делать не стану. Да и прав у меня таких нет. Пойми же, так дальше нельзя! Тебе надо как-то устраивать свою жизнь. Хотя бы найти работу — на пенсию по инвалидности не проживешь.

— Мне вполне хватает пенсии. Ем я мало, за квартиру платить не приходится.

— Я слышала, что квартира снята на два года. А что будет потом, когда контракт закончится? Если ты не соберешься сейчас, не совершишь волевое усилие, потом сделать это будет намного труднее.

— Я сам смогу о себе позаботиться. И сейчас, и потом.

Разговоры с Натальей давались ему с огромным трудом. С психиатром он старался сохранять ясность суждений и речи. Он не очень-то доверял ее словам, что против его воли никто не станет забирать его в больницу. Наталья запросто вызовет санитаров и с чувством выполненного долга спровадит его туда, где его будут накачивать сульфазином и аминазином и привязывать ремнями к койке. Она сделает это, не задумываясь, стоит ей увидеть воочию приступ его безумия. А они случались все чаще. Во время подобных приступов он мог забыть человеческий язык и подвывать по-собачьи или глухо мычать.

Наталья была права: опасности для окружающих он не представлял. Вся агрессия обращалась вовнутрь, на себя самого. И еще, как ни странно, ни разу он не подумал о смерти, как об избавлении. Ни разу не пожалал ее. Потому, видимо, что подсознательно давно понял: смерть не есть избавление, не есть покой. Как и кома. Всего лишь продолжение пути — бесконечного и бесцельного.

Он забыл, как выглядят улицы, деревья, как пахнут молодые тополиные листья. Еду заказывал на дом по телефону, уже готовой, чтобы не ползать лишний раз на кухню. У него отросли волосы и борода, но как он выглядел, ему было неважно — он давно не приближался к зеркалу. Спал не раздеваясь, в свитере и джинсах. Оттого что ползать все-таки приходилось — в туалет, они быстро обтрепались, и с виду он не отличался от классического бомжа.

Дважды дал знать о себе Станислав.

Первый раз — в конце апреля, но не лично — пара молчаливых мужиков втащила в его квартику инвалидное кресло. Удобное, европейского производства. Отпала нужда ползать, но Алексей и не подумал благодарить: по большому счету, ему уже ничего не было нужно и важно. Он даже не стал переодеваться из своего рванья.

Второй раз Станислав пришел уже сам, в мае. Они не виделись с той единственной встречи в больничной палате. Он ничуть не изменился — такой же ухоженный, со вкусом одетый, насмешливо-равнодушный.

Поздоровавшись и не проронив ни слова относительно закрашенных окон, он поставил на стол два больших пакета и принялся выгружать еду.

— Я не нуждаюсь в подачках!

Станислав не ответил. Вывалив все, он присел на стул и закурил.

Алексей подкатил к столу и принялся заталкивать коробки и пачки обратно в пакеты.

— Забери! Мне тяжело лишний раз спускаться до мусоропровода.

— Кресло ты взял.

Алексей рывком вышвырнул тело из металлической конструкции, больно ударившись локтями об пол.

— Выкатывай!

— Гордый, значит. Гордый, но слабый. Забавное сочетание, не находишь?