Айзек Азимов - Второе Установление

мысли и чувства субъекта до последнего предела. Должны обнаруживаться расхождения,

происходящие не только от крупных физических дефектов, унаследованных или приобретенных, но

также от сменяющихся эмоциональных состояний, от уровня образования и опыта, включая даже

такой тонкий эффект, как смена субъективного мировоззрения".

Но даже Селдон не смог продвинуться дальше рассуждений.

А теперь, вот уже пятьдесят лет, люди Первого Установления вгрызаются в это невероятно

обширное и необозримо сложное вместилище новых знаний. Прогресс, естественно, оказался связан с

появлением новой техники – к примеру, с электродами новой конструкции, которые вживляются в

швы черепа и позволяют войти в контакт непосредственно с серым веществом мозга даже без

необходимости выбривать участки головы. Были изобретены также устройства, автоматически

регистрирующие данные по всему мозгу в целом и раздельно в виде функций шести независимых

переменных.

Но наибольшую роль сыграл, возможно, рост уважения к энцефалографии и

энцефалографистам. Величайший из последних, Клейзе, восседал на научных конференциях на

равных с физиками. Да и доктор Дарелл, ныне отошедший от активной научной деятельности, был

известен своими блестящими достижениями в области энцефалографического анализа почти в той же

степени, что и своим родством с Бейтой Дарелл, великой героиней прошлого поколения.

Итак, доктор Дарелл, сын Бейты Дарелл, сидел в собственном кресле; деликатные

прикосновения к его голове легких как пушинка электродов едва ощущались; заключенные в вакуум

иглы покачивались влево и вправо. Он сидел спиной к регистрирующему устройству – в противном

случае, как хорошо было известно, вид ползущих кривых вызывал бессознательное желание

контролировать их, что ощутимо искажало результаты, – но он знал, что центральная панель

отображает ритмичную и почти неизменную сигма-кривую, каковой и следовало ожидать от его

сильного и дисциплинированного сознания. Она дополнялась и очищалась на вторичной панели,

занятой анализом церебральных волн. Там должны быть видны резкие скачки, почти разрывы,

исходящие от передних долей, и приглушенный трепет субповерхностных областей с их узким

частотным диапазоном…

Он великолепно знал картину волн собственного мозга – аналогично тому, как художник

представляет себе цвет своих глаз.

Когда Дарелл поднялся с раскладного кресла, Пеллеас Антор ничего не сказал. Молодой

человек отделил семь кусков записи и просмотрел их быстрым, всеохватывающим взглядом человека,

которому точно известно, какую именно крошечную грань неуловимого нечто он разыскивает.

– Если вы не возражаете, доктор Семик…

Пожелтевшее от старости лицо Семика было серьезным. Электроэнцефалография являлась для

его преклонных годов новомодной штучкой, о которой он знал мало; которой он слегка побаивался.

Он знал, что стар, и что его волны отразят это. О возрасте свидетельствовали и морщины на лице,

сгорбленная спина, дрожание рук – но все это касалось только телесных признаков старости. Образы

волн мозга могли показать, что состарилось и его сознание. Электроэнцефалография была

раздражающим и непозволительным вторжением в последнюю твердыню человека – в его

собственное сознание.

Электроды были установлены. Весь процесс от начала до конца был практически незаметен -

ощущалось разве что ничтожное покалывание.

Затем настала очередь Турбора, который все пятнадцать минут сидел спокойно и

невозмутимо, и Мунна, который дернулся при первом же прикосновении электродов, а потом все

время вращал глазами, точно пытаясь развернуть их назад и наблюдать за панелью через собственный

затылок.

– А теперь… – сказал Дарелл, когда все было закончено.

– А теперь, – произнес Антор извиняющимся тоном, – в доме есть еще один человек.

Дарелл, нахмурившись, спросил:

– Моя дочь?

– Да. Если помните, я просил, чтобы этим вечером она оставалась дома.

– Для энцефалографического анализа? Но зачем, ради Галактики?

– Без этого я не могу перейти к дальнейшему.

Дарелл пожал плечами и поднялся по лестнице. Аркадия, будучи должным образом

предостережена, выключила при его появлении звукоуловитель и с мягкой покорностью последовала

за ним вниз. Впервые в жизни она оказалась между электродами – если не считать снятия основной

картины сознания в младенчестве для целей опознания и регистрации.

– А можно поглядеть? – спросила она, протянув руку, когда все было позади.

Доктор Дарелл заметил:

– Ты ничего не поймешь, Аркадия. Не пора ли тебе в постель?

– Да, папа, – сказала она с притворной застенчивостью. – Всем спокойной ночи.

Она взбежала по ступенькам и плюхнулась в кровать, выполнив лишь минимальный объем

основных приготовлений. С засунутым под подушку звукоуловителем Олинтуса она ощущала себя

героиней книгофильма и, в восторге "шпионских страстей", наслаждалась каждым моментом.

Первые услышанные ею слова принадлежали Антору и гласили:

– Господа, анализ дал удовлетворительные результаты во всех случаях. И в случае ребенка

тоже.

"Ребенка" – подумала она с отвращением и в темноте скорчила по адресу Антора мрачную

гримасу.

Затем Антор раскрыл свой портфель и достал оттуда несколько дюжин комплектов записей

мозговых волн. Впрочем, это были не оригиналы. Да и портфель был снабжен необычным замком -

если бы ключ держала не собственная рука Антора, содержимое портфеля стремительно обратилось

бы в сплошную золу. Даже вынутые из портфеля записи через полчаса так или иначе распались. Но,

пока их недолгая жизнь продолжалась, Антор успел обратиться к присутствующим:

– Здесь у меня есть записи, снятые с нескольких не очень важных правительственных

чиновников с Анакреона. А вот психолог из Лорисского университета, вот промышленник с Сивенны.

Ну, и так далее.

Все подошли поближе. Всем, кроме Дарелла, записи эти казались просто разводами на

пергаменте. Для Дарелла они кричали миллионами языков. Антор легонько указал пальцем:

– Я хочу привлечь ваше внимание, доктор Дарелл, к области плато среди вторичных тау-волн

передних долей. Все записи именно в данной области имеют сходство. Не хотите ли воспользоваться

моей аналитической линейкой, сударь, и проверить мое утверждение?

Аналитическую линейку можно было считать отдаленным потомком детской игрушки -

логарифмической линейки; примерно в таком же родстве состоят небоскреб и хижина. Дарелл

обращался с линейкой с умением, порожденным длительной практикой. Он начерно набросал