Сергей НАУМОВ - Iskatel 1979 3

— Что, брат, тяжело? — спросил участливо.

— Тяжко! — толчками перевел он дух. — На последних си лах…

— Вижу, надрываешься! — датчанин затаил под опущенны ми веками волчий блеск.

— Не я один, сударь. Вся как есть. Расея вконец умучи лась войной.

Иноземец махнул рукой — по лицу зыбью протекла расте­рянность. — Ладно, пойду я лыко драть.

— Лыко! Какое такое лыко? — солдат криво улыбнулся. — А на что оно надобно тебе?

— Велено обучить здешних чухонцев лапти плести.

— Лапти? — совсем удивился Никола, потирая натруженные руки. — Да что ты, аль рехнулся? Сам высох и ум у тебя тож. До того ли теперь? Лезет тебе в голову — неудобь ска зать…

— Царь так велел, — тяжело расклеил губы датчанин, — видать, сани твои не к спеху, раз такое дело велено.

— Ой ли не к спеху? — Никола стал оглядываться, словно собрался кого-то позвать.

Напряженно следя за солдатом, датчанин юркнул под спасительные лапы елей.

— Вот выползень змеиный! — выругался Никола. По понизовью разливалась прохлада. Повеяло вечерним настоем смол, терпкой гарью выгоревших просек, запахами обо­жженной земли. На небо наползла темень.

Розенкранц, рывками хватая воздух, остановился. Оглянул­ся взбешенный и пошел назад, по своим же следам на примя­той траве. Ступал след в след. Вот и толстое дерево. Мушкет был на прежнем месте. Подкрался, качаясь тенью.

Солдат отдыхал — шумно переводил дух, засунув руку под густую бороду. Глянул в небо, взялся за топор и с кряком стал отесывать бревно. Вытянув руку, Розенкранц схватил за­потевший мушкетный ствол и бледным привидением пропал в густеющих сумерках.

Дав большой круг по лесу, Розенкранц успокоился и стал пробираться к лесосеке. Выбрал нехоженое буреломное место, зилег, изготовил мушкет.'Просека была видна как на ладони. Под злым прищуром датчанина сновали матросы, солдаты — носили бревна, тянули к морю огромные сани. Матерно покри­кивали прапорщики. Простоволосый полковник распекал за что-то небольшой замерший строй. Совсем рядом, звякая саблей и придерживая треух рукой, пробежал капитан.

Густея, растекалась темнота. Датчанин вглядывался в расто­ропную суету на лесоповале, со злобой ощущая, что глаза все чаще увлажняются слезой. Неистово тер глазницы кулака­ми, снова напряженно всматривался. Но рассудок уже подсо­вывал резонные сомнения: работы налажены, все идет своим чередом, и царь, видно, сегодня на лесосеку пе придет, тем­но уже…

«А если подобраться к шатру Апраксина? Нет… не удастся. Кругом охрана, караулы, до утра будут тлеть костры…»

Розенкранц поднялся, охваченный ненавистью, в тисках дур– цых предчувствий. Злобно воткнул мушкет стволом в землю. Быстро заскользил от опасного места в сторону темной прозе­лени парного болота. '

С трудом миновал болото. В кровь порезал руки осокой, на­мок по пояс и перепачкался липкой грязью. Впереди, отбра­сывая густые тени, заредел лес, налитый шорохами, духом близкого моря и тревогой.

Под ногами заскрипел перемолотый волнами ракушечник, за­гремела обкатанная морем мелкая галька. Добежал к большой гранитной глыбе, постоял, прислушиваясь, и сполз спиною по камню к земле. Песок вокруг гранитного обломка был пе­ресыпан блестящими чешуйками. Вышелушивали их из камня цепкие корни мхов, выбивали крепкие удары солнца и моро­за. И уже волны и ветры разносили окрест искрящееся слюдя– кое богатство.

…И зыбко закачалась перед глазами Розенкранца приманка, о которой горячим шепотом заливал уши английский послан­ник. Она виднелась такой же искрометной, но только звонкой и тяжелой, мягкой на зуб и даже сладкой на привкус. И уже не слюдяные блестки взвихривались ослепительными прядями из-под обода закатного солнца — перед смеженными ресница­ми плясали золотые луидоры, рубли, кроны, франки… От бли­зости этого червонного огня датчанину стало жарко. Он уже не чувствовал холода, источаемого ослизлым камнем…

Когда над морем тускло вызвездило, Розенкранц осторожно стал пробираться по песчаным наволокам к западной оконеч­ности мыса, откуда за качавшимся туманом были видны рос­сыпи света шведских кораблей.

Теплая ночь обещала погоду. Под неярким светом" месяца бархатно заблестела на земле темнота. В этой темноте и про­пал беглец.

Русских постов поблизости не оказалось. Послушав текучий шум воды, датчанин окунулся по пояс. Плыл долго и тихо, без всплесков, потом различил впереди силуэт сторожевой шлюпки, растянутый неясным лунным светом. Глухой просту­женный голос окликнул по-шведски из вязкой темноты:

— Кто плывет?

— Свои! — захлебываясь, отозвался Розенкранц, хватаясь за борт рубчатыми и пухлыми, как у утопленника, пальцами.

Поджидавшие в лодке матросы проворпо вытащили его из воды. Лица шведов были суровы и недоверчивы — готовые на все.

— Пароль? — спросил угрюмый длиннолицый матрос, держа руку на рукоятке кинжала.

— Месть принцессы! — пролепетал Розенкранц, стуча от холода зубами.

— Адмирал! Мой приезд для команды фрегата должен оста ваться в тайне. Я — частное лицо, скажем, торговец шерстью. Мистер Гаукинс или кто-то в этом роде…

— Хорошо, хорошо.

— На корабле есть пастор, господин адмирал? — в глазах британца блеснула хитрость.

— Кажется… Да, есть, недавно прибыл из Стокгольма.

— Я с ним хотел бы повидаться.

Адмирал тихо и властно позвал дежурного офицера. Мягко скрипнула дверь каюты.

— Прислать ко мне пастора! — приказал Ватранг, не пово рачиваясь к вошедшему.

— Вы, мистер Гаукинс, прибыли ради встречи с пасто ром / — спросил Ватранг.

— Скажите, господин адмирал, — ответил Дженкинс вопро сом на вопрос, — вы внимательно наблюдаете за Петром?

— Еще бы! — у адмирала заметно порозовели щеки: вопрос был бестактным. : — Мне известен каждый его шаг.

— Где же сейчас этот незадачливый мореход?