Сергей НАУМОВ - Iskatel 1979 3

—А разве этого не знает английский король? В Ревеле.

—Вы в этом уверены? — дипломат ладонью прикрыл лицо, чтобы скрыть смеющиеся глаза.

—Из порта не выходил ни один корабль.

— И все-таки его там нет. ^

— Не может быть! — горласто и трубно вырвалось у Ват ранга.

— Странная у вас уверенность, господин адмирал, — избе гая испепеляющего взгляда Ватранга, Джепкинс рассеянно за гляделся на итальянские картины.

Ватранг потяпулся за табакеркой, жадно втянул ноздрями острую пахучую пыль и едко пошутил:

— Значит, он в другом месте! — чихнул громко, неуважи тельно — в сторону Дженкинса, в удовольствии блеснул еле зой и помял переносицу пальцами. И, теряя самообладание, продолжил, скрытно злобясь. — Это вы, англичане, помогаете ему во всем! Почему продаете Петру свои корабли?

— Продажа — суть дело коммерции, господин адмирал, — с кислой физиономией ответил дипломат. — А политика на чинается там, где купленный фрегат идет ко дну… Почему вы до сих пор не перетопили русские корабли?

— Почему?! — швед вскочил и зашелестел по коврам тяже лыми ботфортами. — Потому, что до этого лета у России не было флота! И, во-вторых, до сих пор мы возились с войсками Петра на суше. Вы забыли, мистер Джепкинс… то есть Гау-

— Я перетоплю русские галеры! Клянусь священным именем короля! Про Полтаву все забудут!

— На Руси справедливо говорят — не хвались, идучи на рать! Мысль проста и мудра чрезвычайно, не правда ли?

— На суше — может быть, — с холодной язвительностью отрезал Ватранг. — Но Тацит писал: «Каково начало войны, такова и слава о ней!» — швед явно смаковал ответ. — Поло жение галерного флота Петра напоминает судьбу зверя, попав шего в яму.

Дверь каюты плавно и широко открылась. В плохо освещен­ном проеме забелело удлиненное лицо, обрамленное вьющими­ся волосами. Тускло блеснула широкая пасторская сутана. Сафьяновый носок сапожка медленно и величаво пересек на полу черту света и тени. Пастор величественно приблизился, ослепительно засияла пышная сутана, осветились волосы, раз­метанные по точеным плечикам. Изумрудные, чуть удлинен­ные глаза святого отца смотрели отрешенно, поверх голов.

Ватранг встал и деревянно подошел под благословение. На­пустив непроницаемый вид, произнес вяло:

— Знакомьтесь, святой отец, — мистер Гаукинс, купец из Манчестера, торгует шерстью.

— Весьма, весьма приятно, сын мой, — проворковал пастор и, блеснув плотной белизной зубов, протянул для поцелуя узкую холодную ручку.

Англичанин склонился, обволакивая космами парика раз­золоченный широкий рукав. Сухими губами коснулся, не це­луя, молочной кожи надушенных пальчиков: дрогнувшими ноздрями втянул аромат тончайших французских духов.

Ватранг стоял хмурый — ушел в себя; белые пальцы, пере­биравшие по табакерке, мелко подрагивали.

— Дорогой адмирал! — сказал пастор, медленно поворачива ясь к Ватрангу. — Сторожевая лодка выловила в море беглеца с Гангута. Он знает пароль… Видимо, важные вести.

— Я давно их жду. — Ватранг взглядом поблагодарил пасто ра и тяжело заспешил из каюты.

Неожиданно резво пробежав на цыпочках, Дженкинс плот– по прикрыл за адмиралом дверь. Прислушался, так же молодо вернулся и схватил пастора за узкие плечи. — Мадлен! Вы… вы… у меня нет достойных слов… Красавица засветилась недоверчивой улыбкой. Она-то пре красно знала цену искренности своего патрона.

— Ваша школа, дорогой Рой.

— А забавно, черт возьми! — Дженкинс хлопнул себя по бокам. — Мы здесь оба инкогнито.

— Что ж здесь забавного, милорд, — ведь это наши неиз­менные амплуа?

Проворно сунув пальчики за отворот-рукава сутаны, Мадлен быстро вытащила сложенную бумажку — протянула Джен– кинсу.

В каюте зелеными переливами играл утренний свет. Одна за другой срывались и угасали вызревшие за ночь звезды. От­летающая темнота желтилась редкими огоньками шведских ко­раблей.

— Я уже в четвертой роли, сэр, — недовольно сказала– Мад лен.

— Увы, такова судьба прекрасной Франции… — глаза Джен– кинса стали печальными: играл ли, расчувствовался ли всерь ез — не понять.

Но в душе он был доволен Мадлен. Вначале через ез по­средство удалось сильно натянуть отношения царевича Алек­сея с отцом. Следующие две роли были довольно серенькими: выполняла в Париже щекотливые поручения английского по­сланника и путешествовала по Голштинии, собирая сведения об отношениях епископа-регента с Петром. Теперь проныр­ливая красавица стала протестантским проповедником на ко­раблях шведской эскадры.

— Ласкаюсь надеждой, — примирительно "улыбнулся он, — это поручение будет для вас последним.

— Кто знает? — Красавица села в кресло. От длинных опу щенных ресниц на щеки пали резкие полукружья теней.

— Вы стали невнимательны к чужим мнениям, — недоволь но заметил Дженкинс.

— Послушайте пасторскую речь, с которой я обращусь к рус ским, как только шведы высадятся на их земле.

Недовольство, досада — все было привычно забрано под мас­ку легкомыслия и веселости.

— О православные! — гортанным смешком залилась Мад лен. — Зачем вам гавани на чужих морях? Не проще ли сбы вать свои товары заморским купцам? О россияне, глас божий вопиет во гневе: походы Петра на запад дерзновенны, се — святотатство! Обратите свои взоры на восток…

— Туда нельзя! — встрепенулся Дженкинс.

— Русские уже в Хиве. Кто из нас быстрее двинется в глубь Азии — неизвестно. Посему не следует торопить Россию на во сток. Прошу замечание принять всерьез.

— Тогда я провозглашу иначе: «О верующие! Дома лучше всего. Дома и солома съедома, как говорит ваш государь царе вич Алексой…»

— Манифест никуда не годится! К обращению надо гото виться всерьез. — Постучал пальцем по вынутой бумажке, гля нул пронизывающе. — Здесь все подробно? Ведь мне придется писать королю.

Мадлен молча кивнула, остановив на патроне большие пе­чальные глаза. Добродушие и наигранная веселость отошли сразу.