Юрий Нестеренко - Приговор

тем более что все равно уже утро. А главное — спокойствие ночи, равно

как и доброта дня, менее всего зависят от пожеланий.

Мне все еще не хотелось спать. Я сидел, глядя на взлетающие над

костром искры. Я знал, что поступил правильно, и все равно чувствовал

себя скверно. Словно я ударил не просто даже беззащитного — иные

беззащитные вполне этого заслуживают — а того, кто специально снял броню

из доверия ко мне. Хотя, в конце концов, это и в ее интересах тоже… И

вообще, разве после смерти моего учителя я не принял твердое решение,

что отныне меня заботят только мои собственные интересы? Разве это

решение кто-то отменял?

Костерок догорал, лишь маленькие язычки пламени еще мучительно

облизывали обугленные ветки. Я поднялся и затоптал их сапогами,

прекратив их агонию. Затем, наконец, лег спать.

Солнце уже подбиралось к полудню, когда мы вновь выехали на дорогу.

Прежде, чем тронуться в путь, я вновь перевязал руку Эвелины, сообщив

ей, что делаю это скорее для перестраховки, ибо ее организм умеет

отлично заживлять раны. Она не ответила. Молчала девочка и потом, когда

подвода уже катилась по пыльной дороге за неспешно шагавшими быками. Ну

что ж, если ей угодно продолжать дуться, я тоже хорошо умею молчать. У

меня в этом плане опыта даже больше, чем у нее.

Эвьет не выдержала первой.

— Раз я тебя наняла, чтобы учил — так учи, — буркнула она.

— Хорошо, — кивнул я, как ни в чем не бывало. — Самый большой орган

человека расположен у него снаружи. Это не что иное, как кожа. Толщина

кожи — всего одна линия, но за счет большой площади масса кожи

составляет около пятнадцати процентов от общей массы тела — больше, чем

у какого-либо иного органа. Таким образом, у человека весом в двести

фунтов кожа весит тридцать. Больше, чем иной доспех!

На Эвелину это, похоже, произвело впечатление, но она ничего не

сказала.

— Разные участки кожи имеют разную чувствительность, — продолжал я.

— Моему учителю удалось доказать, что способностью чувствовать обладает

не вся кожа равномерно, а особые ее точки, слишком мелкие, чтобы их

можно было разглядеть. Чувствительность каждой такой точки одинакова, но

различается их плотность, то есть количество на квадратный дюйм, или,

что по сути то же самое, расстояние между соседними точками. Самые

чувствительные — кончики пальцев, там это расстояние не превышает линию,

а наименее чувствительна кожа бедра, верхней части спины и задней части

шеи — там расстояние не меньше двух дюймов. Знаешь, как учитель это

доказал? Испытуемый закрывает глаза, а исследователь берет две иголки,

разведенные на определенное расстояние, и прикасается ими к коже

испытуемого. Если тот воспринимает два прикосновения, как одно — значит,

расстояние между чувствительными точками больше, чем между иголками.

— Ты хочешь сказать, — недоверчиво произнесла Эвелина, — что если

человека кольнуть в спину или бедро, разведя иголки аж на два дюйма, -

она для наглядности даже показала пальцами примерно такое расстояние, -

то он не поймет, что его укололи в двух разных местах?

— Именно так. Я сам не поверил, пока не убедился на личном опыте.

— Твой учитель колол тебя иголками?

— Не колол — прикасался. Это не больно. И я проделывал то же с ним.

Чем больше испытуемых — тем надежней результат. А знаешь ли ты, что

происходит, когда от холода или страха кожа покрывается мурашками?

— Что?

— Волоски встают дыбом. И это — лишнее доказательство родства

человека и животных. Вздыбленная шерсть лучше сохраняет тепло и выглядит

угрожающе для врага, но, будь человек сотворен по некоему разумному

плану, зачем бы ему, с его практически отсутствующей шерстью, иметь этот

механизм? Да и сами эти редкие волоски, кстати, тоже.

— Знаешь, Дольф, — заявила вдруг Эвьет, глядя куда-то вперед, в

голубую дымку над горизонтом, — возможно, тебе это и все равно, но я

хочу сказать, что еще ни с кем мне не было так интересно, как с тобой.

Ну, разве что с Эриком, но он, конечно, знал гораздо меньше. Вот, -

заключила она тоном почти что обвинительным и требовательно посмотрела

на меня.

Что я мог ей ответить? Что мне тоже интересно с ней, даже несмотря

на то, что она пока знает меньше? Что родство по духу — это не фигура

речи, что в ней я узнаю себя в том же возрасте — жадно впитывавшего

слова учителя, но в то же время не внимавшего ему в слепом благоговении

перед авторитетом, а готового и не боящегося высказывать, а если что — и

отстаивать свое мнение? Что, если бы она отказалась от своих планов,

имеющих слишком мало шансов на успех, мы могли бы не расставаться в

Нуарроте, а… а что? Бездарно и бессмысленно скитаться по пылающей

стране двумя бездомными бродягами?

— Хорошо, это способствует успехам в учебе, — сказал я вслух. -

Итак, повреждения кожи, причиняемые внешними причинами, можно разделить

на механические, или раны, термические, каковые, в свою очередь, делятся

на ожоги и обморожения, и химические, коих суть несколько видов…

Дорога потянулась вдоль неширокой речки, змеившейся справа. Мы

ехали вдоль берега уже, наверное, часа два, продолжая обсуждать

медицинские вопросы, как вдруг Эвьет указала направо: "Смотри! Узнаешь?"

В первый момент, увлеченный своей лекцией, я не понял, почему должен

узнать обгорелые печи, торчавшие на пепелище на том берегу — мало ли мы

таких повидали за последнее время? — но, сопоставив их с хлипким,

почерневшим от времени мостиком через реку, сообразил: это были останки

той самой деревни, где нас чуть не поджарили вместе с отрядом Контрени.

Выходит, мы пересекали мертвую зону, оставшуюся там, где прошла

грифонская армия. Хотя, не окажись мы рядом с пепелищем, мы бы даже не

заметили этого — ширина "полосы смерти", оставленной семитысячным

войском, была совсем небольшой, и, конечно же, здесь, как и по всей

округе, все так же буйно зеленели травы, разноцветными коврами цвели

полевые цветы, завлекая хлопотливо гудевших насекомых, и беззаботно

чирикали птицы. Природе не было никакого дела до человеческой жажды

убийств.

Спустя каких-нибудь четверть часа мы уже увидели деревеньку,

счастливо избежавшую судьбы, которая ждала бы ее, окажись она всего на

полмили западней (или имей у себя церковь, хорошо заметную издали своей

высокой колокольней), а еще часа через три засверкали впереди в золотом

сиянии вечера шпили и флюгера стоявшего на берегу реки города.

Городишко оказался, на самом деле, так себе — немного покрупнее

Пье, но явно меньше Комплена. Толстые стены и круглые пузатые башни