Ольга и Сергей Бузиновские - Тайна Воланда

марсиан в «Аэлите». Но это, конечно не саркофаг: А.Толстой пишет, что

марсианский пророк, которому посвящен этот ящик, был сброшен со скалы в

озеро.

В «Гиперболоиде инженера Гарина» Ковчег зашифрован по всем

правилам «тарабарской грамоты»: к уже известному нам слову «арон»

добавлено три буквы — две в середину слова и одну — в конце. «Аризона».

Цвет яхты — белый. Ситтим. Но палуба — «слегка выгнутая, из узких досок, точно замшевая», и над ней натянут большой синий тент, — прозрачный

намек на синюю кожу. Алексеи Толстой воспользовался тем, что судно Ноя и

сундук, в котором хранились скрижали Завета, в русском языке называются

одним и тем же словом. Не случайно яхтой командует капитан Янсен: богатый голландский менонит Петр Янсен прославился тем, что соорудил

полномасштабный макет Ноева ковчега и спустил его на воду.

Первый Иерусалимский храм — дом для Ковчега Завета — построил царь

Соломон. Во 2-и книге Паралипоменон сказано, что Соломон «сделал серебро

и золого в Иерусалиме равноценным простому камню», — то же самое

повторил Гарин. Из трех самых знаменитых хранителей Ковчега Завета

только Соломон запечатлен на мирских картах. Не потому ли перед

отплытием «Аризоны» ходят слухи о том, что яхта отправляется на

Соломоновы острова? В эпизоде пиратского нападения на пароход «ковчег»

заговорил: «Таинственный корабль остановился и резкий голос оттуда

прокричал в мегафон по-английски…». А что уцелело после крушения

«Аризоны»? Ящик с книгами!

«Белой акации цветы эмиграции», — эти слова произносит Бендер за

минуту до появления Воробьянинова — предводителя дворянства (Моисей —

вождь израильтян!) и владельца «ковчега». Стул с сокровищами —

хранилище, своеобразный ящик на ножках. Чтобы подчеркнуть это, соавторы

помещают в один из стульев маленький «ковчег» — ящичек с медной

табличкой. Именно этот стул попадается комиссионерам во время плавания

на пароходе, а затем они видят его плывущим по реке. Пароход — «Ноев

ковчег»? Ильф и Петров подтверждают: «Население тиражного ковчега

уснуло». Но соавторы дают понять, что под видом одного ковчега они

говорят о другом: транспарант, изготовленный Бендером, назван

«скрижалью», а на бортах пароход нес знаки Божественного обещания —

«радужные изображения гигантских облигации».

(Сравните: на выигравшую облигацию были куплены машины для

автоклуба, который хотел возглавить Бендер. Булгаковский мастер выиграл

по облигации десять тысяч рублей. Слово «облигация» происходит от

латинского «obligatio» — «обещание», «обязательство»).

У горного селения Сиони Остап «скакал и плясал»: во 2-й Книге Царств

эти слова сказаны про Давида, везущего Ковчег в Иерусалим. А вот как

появляется инженер Щукин — человек, усгроивишй потоп в кварчире: «Мужа

дома не было. Впрочем, он скоро явился, таща с собой портфель-сундук».

Понятно также, почему во втором романе о Бендере говорят: «невский

франт». (Про Онегина: «В своей одежде был педант и то, что мы назвали

франт»). А вот что говорит Бендер в конце «Золотого теленка»: «Да, —

ответил Остап, — я типичный Евгений Онегин…».

К догадке ведег и другая цепочка символов: отец Федор — третий

охотник за стульями — смотрит на старинную картинку, «печатанную с

медной доски», на которой изображены сыновья Ноя и достает сундучок с

книгами и — золотыми монетами. Сундук-Федора — «arca foederis»? He случайно священник-расстрига мечтает о свечном заводике в Самаре, а

гробовщик получает фамилию Безенчук — по названию станции на

Самарской железной дороге: еврейская секта самаритян верит во второе

пришествие Моисея и в новое обретение святыни. К Моисею отсылает и

название второго романа: пока вождь израильтян беседовал с Богом, его

народ «сотворил себе идола» — изготовил золотого тельца и молился ему, как Господу.

Ильфопетровские романы насыщены цветом. Известно, например, что

штиблеты Бендера — апельсиновые, отец Федор надел коричневый картуз, а

Клавдия Ивановна умирала в абрикосовом чепце. Когда воробьянинская

теща говорила о сокровищах, лицо ее стало купоросного цвета — иначе

говоря, синего! Но вот парадокс: даже самый памятливый читатель не

назовет цвет обивки стульев! Эта обесцвеченность не случайна: в последней

главе сказано, что стул, в котором хранилось сокровище — подразумеваемый

ящик — приобрел завклубом по фамилии Красильников. А теперь загляните в

первую главу: «Вынув из ящика стола синюю войлочную подушечку, Ипполит Матвеевич положил ее на стул…». И далее: «…он боялся протереть

брюки и потому пользовался синим войлоком». Стул с синей подушечкой и

ящик. Намек дублируется: в конце рабочего дня «…Ипполит Матвеевич

сложил дела, спрятал в ящик войлочную подушечку…». Деревянный ящичек

был найден в стуле на пароходе — «тиражном ковчеге». Но самое

любопытное совмещение ящика и стула можно увидеть в трудах еврейских

раввинов: Ковчег Завета они именуют «престолом Божьим», а также

«сиденьем Бога».

Перед Ковчегом первосвященник курил благовония. «Вы знаете, Ласкер

дошел до пошлых вещей, с ним стало невозможно играть. Он обкуривает

своих противников сигарами. И нарочно курит дешевые, чтобы дым

противней был». Эти слова говорит «гроссмейстер» О.Бендер. С

подразумеваемым «сиденьем Бога» гроссмейстер-курильщик пересекается в

последней главе: портрет Ласкера висит над заветным стулом.

«Вы хотите курить, как я вижу? — спрашивает Воланд у Ивана. — Вы

какие предпочитаете?» После слов «Наша марка» (м-арка!) появляется

портсигар, набитый этими папиросами — «громадных размеров, червонного

золота, и на крышке его сверкнул синим и белым огнем бриллиантовый

треугольник». Золотое, синее и белое — цвета Ковчега, а сияющий

треугольник — известный символ триединого Бога. Мимоза — цветы «дерева

ситтим» — появляются в момент первой встречи мастера и Маргариты: «Она

несла в руках отвратительные, тревожные желтые цветы. Черт их знает, как

их зовут, но они первые почему-то появляются в Москве».

Ковчег — это говорящий сундук, а председатель Акустической комиссии

в «Мастере…» носит имя Аркадий. Во время погони за иностранцем поэт

видит «громадный ларь, обитый железом» и слышит «гулкий мужской голос в

радиоаппарате», — этот голос будет сопровождать поэта на всем его пути. А

какую именно радиопередачу слышит Иван? Оперу «Евгений Онегин»!..

«Тяжелый бас пел о своей любви к Татьяне», — этими словами заканчивается

глава «Погоня». О «Евгении Онегине» вспоминает и Коровьев — в том