Многократор - Художник Её Высочества

— Ищи челноком. Ты слева, я справа от дороги.

Степан постоял недолго, слушая удаляющийся хруст веток под их сапогами. И ему пора. Один вектор, но стра-ашно-о! Кругом в кустах, траве пауки. Арахнофобия. А преследователь, между прочим, босиком. Но идти надо, и если шагать шире — меньше шансов наступить на паука.

На лицо нежно-отвратительно легла паутина. Судорожно стёр, даже покарябавшись. Перед ним выросло двухэтажное здание. Обошел угол и чуть не врезался лбом в открытую оконную раму.

— Допроветривались, амстердамы и господа, гимнасты и гимнастёрки, стервы и стервятники, мужики с баобабами, ластики и ласточки, сэры с сэрихами, сексуалы с саксаулами?

В комнате темень. Выставил руку на уровне гульфика, защищая драгоценное место. Дверь. Приоткрыл, прислушался. Вроде никого. Но нервы пошаливают. Будем нервничать, но не-ежненько так — не зурст! а зюурсть.

В конце коридора — ещё дверь. Толкнул от себя. Катафалочные портьеры, морёная кровать, давившая ковер, на тумбочке лампа под абажуром с родимыми пятнами герба великого могучего, никем не победимого. По тумбочке ползет змея телесного цвета. Висперофобия — боязнь змей. Какие еще фобии есть? Да любые! Тиран, к примеру, здесь дышал, отхаркивался табачными миазмами. Брызги эти, как тщательно ни убирай спальню, покрывают всё. Они в микрощелях деревянной кожи кровати, в бахроме портьер. Когда телу нездоровилось, оно потело, уксус пота высыхал на потолке. Даже если потолок перекрашивали, краска ведь не танковая броня. Атомы пота сочатся сквозь краску и летают сейчас вокруг. Нет сомнений в том, что вот именно в это мгновение с вдохом в грудь влетел и лег на стенки легких очередной атом его пота. Особенно же опасны механизмы. Тело чистило себе ногтем мясо из зубов или, еще хуже, ковыряло серу в ухе, или, еще хуже, поправляло вялую мошонку на ночь и палец давил кнопку, выключая лампу. Его органика оставалась на кнопке. Конечно, на следующее утро горничная протирала механизм, но ведь смешно думать, что тряпка уносила на себе все атомы гниющего мяса, серы, мошоночного уксуса. Меж той же кнопкой и корпусом лампы щель. В неё не залезет никакая горничная тряпка. Из щели можно яд выбить, быть может, где-нибудь в Пулкове ураганным протонным бомбардированием. Но говорится всего лишь о запуганной охранкой девушке-уборщице, а не о мощном синхрофазотроне. Значит, именно в эту секунду и он, и наблюдаемое им женское тело на кровати покрыты пусть не мириадами, но достаточным для отвращения количеством атомов тирана. Пройдет не одна тысяча лет, пока они рассеются и исчезнут из спальни окончательно, а сейчас только купаться в них своими телами, дышать ими, что, знаете ли, пакостно! И то, что она собирается делать, — ужасно. Подползает, берет зубами палец, тянет к себе. Больно и надо поддаваться. Пусть ему, но ведь на его оружии и те атомы! Групповой секс, хорошо бы с Сатаной, а то ведь с дряблым желтым телом. Вокруг сосков волоски солнышком, верхний край — висюльками вниз. Дурно от этого. Красное-красное. Пеленой томатной. Но прия-ятно-о-о!

— Аби… — легкие еще спазматически ловят воздух с проклятой материей хозяина спальни. — Ты знаешь, где мы? — поднялся, отжимая плечами миражи. — Правильно! Вот тебе, гад, за моих!

Абигель сплюнула на покрывало липкое и добавила:

— И за моих родственников, виришвило — ослиный сын!

Обнял девушку, понимая, что она женский демон, амурничащий со спящим. Суккуба.

— Читал ты, что из-под дачи до Кремля идёт секретное метро?

Степан уже напряг грудь, приуготовил зев, но Абигель пихнула его. Пока балансировал над лампой, девушка вылетела в коридор. Когда выскочил из спальни, её и след простыл. Пошел по коридору, заглядывая во все двери подряд. Сунулся в следующую. Бетонный короб опадал ступенями, а внизу, у металлической двери с поворотным колесом, стояла его подружка и манила пальцем. Выразительно скалясь, помахал ей. Абигель помахала в ответ, призывая. Зло замахал: давай, мол, сюда немедленно! Она загребала к себе. Нет, её не перемахать. Пришлось спускаться.

— Жить без трудностей, всё равно что быть безработным. Поворачивай колесо.

Позади платформы — вагон. Сомнений нет, перед ними та самая сталинская карета.

— Мож вычеркнем неудачную мысль из головы, а?

Не вычёркивает.

— Ладно, тогда прошу, миледи.

Открыл дверь вагона и восьмеркой отмахал воображаемой шляпой. Абигель подняла полы воображаемого платья и, соорудив жеманный книксен, вошла внутрь. В голове вагона — сиденье водителя, панель управления, ручка на бронзовой пластине, метки: 1, 2, 3. Подтолкнул ручку на деление вперед — вагон пошел. Еще на деление — поехали быстрее, на последнюю риску — вагон рванул так, что дохленькие лампочки на стенах туннеля слились в светящийся лампас. На платформу выскочили люди и застрекотали автоматы.

Заднее стекло расползлось трещинами и в вагон вползли несколько предметов. Они проплыли мимо Абигели и приблизились к степановой груди. Скорость вагона совпала со скоростью пуль. Наклонился к первой. За ней сантиметрах в десяти летела другая. Сильно, узкой струей подул на головку пули. Свинцушка остановилась, развернулась корпусом, пошла назад. Степан угадал. Только первая пуля ударила тельцем вторую, та, по всем правилам биллиардного искусства, срикошетила и разбив боковое стекло, ушла в сторону. Чуть позже она встретилась с бетонной трубой туннеля. Выбитый фонтанчик пыли унёсся в сторону автоматных вспышек.

— Ты мне сама себе нравишься, нравительница. То-то же! — произнёс сытым тоном. — А то устроили тут, понимаешь, войну макаков с коекаками.

В той стороне, куда со скоростью автоматной пули летел вагон, появилось светлое пятно. Дернул ручку назад — электромоторы заработали в нормальном режиме и мирно заурчали под брюхом вагона. Показалась платформа, полная солдатни. Их известили, они приготовились. Вагон остановился, Степан вышел на платформу. К нему подошел чином главный, направил на Бумажного пистолетище и из ствола выскочил флажок с надписью:,ОбСтепанили,

Из тумана выплыло декольте. Шевельнул было головой в теплых ладонях, но его держали крепко. Он — рыба, ладони — те же столбы, меж ними натянута веревка, из рыбьего глаза в рыбий глаз прошившая голову. Висит рыбка на солнышке и всё ей до мормыша. Голова провяленная, пустая. Все вышли мы из народа. И хорошо.

— Выкуклился, великомученик Господен?

Великомученик приподнялся, окинул взглядом массажную, посмотрел в окно. За окном, в обратном направлении, прошла дама. Перед ней кралась кошка, трусливо припадая к земле брюхом и умоляюще оглядываясь на хозяйку. За цирком неслись разноцветные лысины автомобилей. Порядок в поднебесной!

— Как самочувствуешься, космонавт?