Борис Крылов - Клипп

- Не надоело валять дурака? - спросил Вейн, когда мы вышли из номера. Я никак не мог попасть ключом в скважину лампы.

- Нет, - огрызнулся я, - и чего вы все меня пытаетесь учить? Помнишь Портоса? Так и я - валяю дурака, только потому, что валяю дурака. Коли не дурачиться - повыть, поржать, полаять - можно свихнуться. А я не хочу сходить с ума, как все остальные. Разве ты не видишь, сколько вокруг шизиков? К тому же, с дурака спроса меньше. "Что-с-него-взять?". И еще: "Дуракам-закон-неписан".

- Прекрати, - скривился Молчун, вталкивая меня в лифт. Мы опустились вниз, до уровня холла: стекло, ковры, ножки. Диванов, столов, стульев, девочек.

- Послушай! - я остановился. - И посмотри вокруг: как их тут преступно много!

- Кого? - не понял Вейн.

- Ну, этих, в платьях, - обрадованно воскликнул я.

- Их всегда много, а иногда - слишком много.

- Разве бывает - слишком? - удивился я, вспоминая мужской коллектив АМС-4.

- Бывает, - ответил Вейн, - сам сказал "преступно много", - ухватил меня за рукав и потащил к выходу.

- Радостная весть, - улыбнулся я, - не тащи, сам пойду.

- Хромого могила исправит, - Вейн махнул на меня рукой. И в прямом и в переносном смысле.

- Правильно, - вырвался я и побежал к двери.

Я вел серебристый "Медиум" Вейна так, как будто писал очередную статью для газеты. Писал, заранее зная, что и она не пройдет. Как и все предыдущие. Мысленно я видел, как на ровном белом поле листа, слева от напечатанного текста, появляется карандашная надпись: "Вычурность, красивость - одно из зол Вашего стиля". С редактором не спорят.

А я не могу писать иначе: будь то статья или запись в дневнике. Мне тесно в рамках строгих литературных ограничений.

Поэтому: "... машина тупорыло петляла, утрамбовывая и без того плотные ватные тампоны тумана, набившиеся в узкие щели меж домов. Солнце, перепутав день и ночь, опорожнило дрожащие надежды утренних мечтателей - они уже не смогут окунуться в одобрительное поблескивание его лучей. Фонари, бледными немощными пятнами, как знаки дороги "наезды-настолбы-запрещены", съежившись, охраняли самих себя. Очередной поворот выбросил машину на набережную. С моря налетел ветер, протиснулся сквозь крохотные щели, наполнил салон густым тинным выхлопом..."

Я закашлялся, автоматически вжавшись в тормоз. "... рядом сидел Вейн, привалившись к дверце, на правый коть: левая рука изредка - лениво приподнималась, указычая, где-когда-куда поворачивать. Черный блестящий ремень" подпоясывал темно-синий комбинезон - униформу "Континуума" и его фэнов - безнадежно пытаясь затянуть животик, приурочить его исчезновение ко Дню Гармонии, к Юбилею Единения Тела,и Духа..."

- Прочитал? - спросил Вейн-Молчун, как умел только он, не разжимая губ.

- Чи-то? - переспросил я, отлично понимая "о-чем-он".

- Книгу Его Стихов, - спокойно ответил Вейн: год назад он заводился с пол-оборота, так не любил повторять и пояснять. Но сегодня он не только пояснил, но еще и добавил: - Притормози.

"... машина прижалась к поребрику, мраморная целостность набережной обрывалась лестницей, стекающей к пляжу. Мотор, выплюнув остатки перегара, затих..."

- Нет, - признался я, - не прочитал.

Вейн ничего не сказал, а я, как нашкодивший юнец перед блюстителем порядка, начал оправдываться:

- Возле трапа меня перехватил Боб и отвез в гостиницу. Мы решили, что наша встреча - прекрасный повод помянуть Старые Добрые Времена. Ты не станешь возражать?

- Не стану. Но меня он разбудил ровно в пять, когда ты еще дрых без задних ног.

- Я всегда дрыхну без задних ног. Я их отстегиваю и прячу под шкаф. Кроме того, вчера я постарался за двоих. Ты же знаешь, какими ветрами меня занесло, - объяснил я, "панорамным взглядом охватывая годичное пребывание на АМС-4".

- Там не поминают Старые Добрые Времена?

- Единственный застольный праздник - Рождество. Все остальные - безалкогольные.

- Вот ты вчера и дорвался. Да еще, наверное...

- Еще - не было.

Вейн хмыкнул - "так-мол-я-тебе-и-поверю" - и протянул книгу: - Читать способен?

- Спрашиваешь?.. - обиделся я и несколько раз просигналил.

"... разбуженные чайки, недовольно гикая, снялись с питательных точек, "взмыли в воздух и растворились в туманных раскатах печального рассвета..."

- Помнится, машины ты водишь даже в беспамятстве, - парировал Вейн и выдавил из себя еще один хмык.

- Она? - удивился я, принимая книгу из его рук, ощущая тяжесть бумаги в зеленом супере.

- Да. Книга Его Стихов.

- Странно. Вчера она выглядела как покетбук, а не как подарочное издание.

- Прямо из типографии? - спросил я.

- Почему из типографии?

- Ну... Боб ничего не говорил о переиздании Книги.

- Переиздания не было. Книгу Его Стихов издали один раз.

Спорить с Вейном, как и расспрашивать его я не стал. Осторожно раскрыв Книгу, разъединил склеившиеся страницы, заглянул внутрь...

- Это что, нелинованная записная книжка?

Вейн с тоской посмотрел на меня, неопохмелившегося идиота, выхватил Книгу, раскрыл, протянул. Я прочитал вслух:

"Легкий взмах руки, румянец на щеках.

Нежное движенье, первой боли страх.

Томные глаза, дрожащие ресницы.

Легкий взмах крыла, страданья дикой птицы.

Поцелуи, пламенные руки.

Бархатные пальцы, фортепьяно звуки.

Шорохи парчи, зашторенные окна..."

Я замолчал, задумался. Что это? Стихи или набор слов для пения внутрь себя? Под рожок, флейту и африканский барабан, обтянутый бесплатной белой еврокожей.

Я повернулся к Вейну, но вопрос так и не задал. Молчун сидел тихо и блаженно улыбался, я смотрел на него, вспоминая...

"... впервые они познакомились лет двадцать пять назад..." Все правильно - мы дружны со школьной скамьи. Наше совместное детство прошло на чердаках и помойках. Мы чистили соседские фруктовые сады, освобождая их от излишек, дергали, как положено, девчонок за косички.

После второго четырехгодичного цикла Вейна выперли из школы за "патологическую неуспеваемость и преднамеренную молчаливость". Единственным человеком, знавшим, почему он закрыл свой рот на замок, был я. Вейн жил с матерью и сестрой. Мать пила, постоянно награждая детей оплеухами и тумаками.

Именно закалка, полученная Вейном во время семейных баталий, помогла Молчуну прозреть: еще в школе он понял, что знания, вдалбливаемые учителями в наши зеленые мозги, ложны и к реальной жизни не имеют никакого отношения. Мы - остальные - катаясь, как сыр в масле, не испытывая ни материальных, ни физических трудностей, заглатывали брехню учителей кусками, не разжевывая.

Молчун на слова, он хорошо пел, правда, не имея собственного репертуара. Я до сих пор храню три кассеты с записями его юношеского голоса. Наши пути разошлись, когда я поступил в столичный Университет, уверенный, что писательству могут "Научить заочно, без практики жизни, стоит только вцепиться в парту, да покрепче. После первого семестра я начал догадываться, что в чем-то мои расчеты ошибочны, и, чтобы набить руку, устроился в газету, совладельцем который был и остается Дед - мой двоюродный дядька - не столь старый, сколь бородатый.