Коллектив авторов - Полдень, XXI век (август 2011)

«Давно она так?» – спросил Лаврентьев, оказавшись наедине с охранниками и кивнув на монитор.

«Читает? – уточнил вопрос Голубенко. – Я в восемь на смену заступил – уже сидела!»

«А с чего ты взял, что она читает? Скорее уж считает. Страницы, имею в виду!»

«Не-е! – поддержал товарища Капустин. – Мы внимательно смотрим! Она по первости медленно листала и по-другому: то вперед листает, то назад. Как будто слово или букву ищет. Книжек пять так переворошила, мы не мешали. А потом перестала назад заглядывать и, как набрала скорость, – так и сидит. А читаные книги назад специально не ставит, думаю, чтоб не перепутать».

«Ясно. Халат сама на пол сбросила?» – продолжал расспрашивать Лаврентьев.

«Кто ж еще? – удивился Голубенко. – Мясо заносил, так вижу—валяется. Жалко вещь, дорогая! Поднял, на стул повесил…»

Халат – Лаврентьев это отчетливо помнил – валялся на полу возле распахнутой двери в туалет. На мониторе его не видно, экран позволял разглядеть только диван, стол и вход в душевую.

«Повесил, говоришь? – ой отодвинулся, подманил охранников. Неслышно возникший Матвеев тоже шагнул ближе к монитору. – Я его не сбрасывал. Сейчас тарелки забирали – обратил внимание, где он лежал?»

«Не заметил, Сергей Михайлович! – повинился Голубенко. – Не с руки мне было в ту сторону глянуть!»

«Ну-ну! – хмыкнул Лаврентьев. – А шкурку банановую чего на стол подбросил?»

«Какую? – испугался охранник. – Целый банан был, последний оставался! Сейчас забирали – видел я, думал – вы съели, пока за столом сидели!»

«Мартын! – повернулся Лаврентьев к старшему. – Непонятки тут у нас какие-то! Это хорошо, конечно, что она ест-таки, но телевизор мы поставили, чтоб наблюдать за девчонкой, а не просто на титьки пялиться! Давай, разберись, а я продукты посмотрю – есть там эти огурцы бразильские, или еще кому-нибудь шею намылить!»

Он нарочито медленно, опершись рукой о стол, поднялся, не глядя на провинившихся, пошел на кухню. Мартынов явился через пять минут, застал за пересчетом гастрономических богатств, разложенных по всем плоским поверхностям, включая подоконник и дно мойки.

«Ну?» – спросил Лаврентьев, не поворачивая головы.

«Мой недочет, – признал Мартынов. – Задачу нечетко поставил. Ясное дело, ребята старались поменьше глазеть на Русалку, побольше двери контролировать. Трепались между собой – не без этого…»

Лаврентьев решил не усугублять ситуацию. В принципе, ничего страшного не произошло – никто не помер, девчонка не сбежала.

«Что предлагаешь?» – спросил он.

«Заведем журнал, будем фиксировать основные действия задержанной: сон, еду, чтение, туалет, душ… – ответил Мартынов. – Ребята, кстати, говорят, – мыться очень любит. Каждый час-полтора там закрывается, водой шумит».

«Хорошо, согласен! —кивнул Лаврентьев. – Как думаешь, что из этого ей по вкусу придется?»

Мартынов скользнул взглядом по наваленному разноцветью.

«Бананы, думаю, сойдут, ананасы, киви, кокос…»

«Почему? – Лаврентьев не смог скрыть удивления. – А клубника чем плоха? Дыня? Смотри, как пахнет!»

«То-то, что пахнет! – буркнул Мартынов. – Заметил я, что нос она воротит и держаться от людей предпочитает на расстоянии – будто брезгует. А в клубнике этой, парниковой, кроме воды с нитратами, подозреваю, и нет ничего!»

«Ну-ну! – не поверил Лаврентьев. – Теоретик!»

Они набрали два больших блюда, порезав и ананас и дыню тонкими сочащимися ломтиками, отнесли в кабинет. Через пять минут ожидания у монитора они увидели то, что хотели: Русалка отложила книгу, встала и подошла к столу. Ела она стоя. Съела всю связку бананов и два из трех кусочка ананаса. Больше ни к чему не притронулась, только покачалась над столом, согнувшись в пояснице и заложив руки за спину – нюхала. И сразу после еды скрылась в душе, чем они воспользовались, унеся отвергнутые продукты и заменив одобренными. Тот, оставленный, третий ломтик ананаса, съел сам Лаврентьев – он оказался в натекшем липком дынном соке.

«Знаешь, давай сделаем так! – приказал он Мартынову, убедившись, что они сдвинулись в правильном направлении. – Организуй, чтобы достали парного мяса, не с рынка, а через фермеров каких-нибудь. Не охлажденного, а именно парного! Отварите в чистой воде, ну разве соли чуть-чуть… Без лука и лаврушки, само собой, вообще без всяких приправ. Яиц попробуй найти деревенских, курицу. Но только от такой хозяйки, которая без добавок птицу ростила, – он так и сказал – ростила, подчеркнув различие с промышленными выращиванием и откармливанием. – Если самому трудно будет справиться – попроси у Петровича помощи. Он область-то хорошо знает, Петрович!..»

– Петрович, ты, что я просил, сделал? – Лаврентьев давно уже должен был задать этот вопрос, да все оттягивал, не решался. – Насчет Шмака?

– Насчет рыжего? – Петрович, откинувшийся на спинку, когда Лаврентьев начал говорить, кивнул не оборачиваясь и полез рукой в один из бардачков. – Вечером вчера забрал, держи!

Он протянул стопочку листов бумаги, отпечатанную на принтере и прошитую в уголке степлером. Лаврентьев принял, начал просматривать с первой страницы. Даты и время начинались с прошлой недели.

Это отняло у него много времени: шрифт оказался мелким, а Шмаков, несмотря на всю свою загруженность по работе, – излишне общительным. Ни одного человека, способного оказаться реальным заказчиком, Лаврентьев не встречал до предпоследней страницы, на которой вдруг встретил запись: «19-53. Станция метро «Речной вокзал». Звонок из телефона-автомата. Определен набранный номер: приемная Лаврентьева А. М. Продолжительность разговора 4 минуты».

«Вот, значит, как… – подумал Лаврентьев. – Значит, и братец Алешенька сгодился! Заботливый мой братишка, до которого действительно могла достучаться Людмила, и который решил ей помочь… Недосягаемый Алексей Михайлович, неоднократно высказывавший недовольство моими действиями на грани фола и далеко за оными. Серьезная угроза – ничего не скажешь, прямо-таки вилка конем: выбирай менее ценную фигуру и забудь о ней. А не многовато ли угроз для меня одного?..»

«Одного я не могу понять, Сергей, ты меня, что, за полную дуру держишь? – Людмила если и выпила, то выпила совсем немного, однако громкость ее крика превышала все приемлемые границы. – Посмотри сам, во что я превратилась!»

Ни во что она не превратилась, осталась Людмилой Лаврентьевой. Конечно, не той взбалмошной двадцатитрехлетней девчонкой, которую он когда-то встретил, за которой смешно, по правилам прошлого века, ухаживал. За которой приходилось таскаться из клуба в клуб, с одной вечеринки на другую, знакомиться с ее ровесниками-друзьями, притворяясь спокойным и равнодушным, слушать их бесконечный треп и их бессмысленную музыку. Таскаться, знакомиться, слушать и при этом каждый раз гадать, пожимая руку очередному Васеньке или Максику: он тоже с ней был? Он тоже знает, что Людмила закусывает нижнюю губу, садясь сверху, и упирается руками в спинку кровати, стоя на коленях? Его вкус и запах ей тоже известны?