Наталия Мазова - Золотая герань, или альтернативная история просто Марии с элементами фэнтази

А писем от Лазора не было и не было. Раз в неделю Мара заходила в свою старую общагу, но ее ждал один и тот же ответ: "Какие могут быть письма, вы же выселились!"

"Проклятье! До чего не ко времени эта новая квартира!" - думала Мара в отчаянии. "Может, и пишет - но где я, а где эти письма!"

Дважды она посылала Лазору свой новый адрес на ящик до востребования в Плескаве - бесполезно.

Неужели... неужели она была для него всего лишь мимолетным увлечением, с глаз долой - из сердца вон? Неужели он уже забыл ее? Да нет, разве можно забыть ТАКОЕ! Наверное, забегался, замотался в своей редакции и даже минутки нет, чтобы забежать на почту и сунуть в окошечко зеленый паспорт...

Земля с воспаленной кожей... "А небо, ее любимый, глядит на нее равнодушно, подругу свою не желая прикрыть одеялом снега..."

"Как я на нее похожа!" - горько думала Мара всякий раз, когда спрашивала очередного своего знакомого о когурийской поэтессе XIV века Йе Мол. Но никто не знал такой поэтессы, а ей так хотелось где-нибудь найти и прочитать ее стихи...

Один раз она забрела в старый букинистический на набережной Дверивы, где книги стояли в открытом доступе на обшарпанных полках. Йе Мол не оказалось и там, но на одной из полок она наткнулась на маленькую книжечку с надписью на обложке: "Культурное наследие Ань Вэя. Лю Тун Старшая, "Двадцать семь признаков боли".

Ань Вэй, конечно, не совсем Когури, зато автор тоже женщина... Мара наугад раскрыла книжечку - и тут же ее взгляд наткнулся на строки:

Нечаянно касаешься руки, Скользящий взгляд, неловкая походка Твое волненье выдают.

Едва ли Забуду ночь в исходе декабря, Что до сих пор смениться медлит Утром...

Не раздумывая, Мара схватила с полки книжечку и кинулась к кассе.

Зима в этом году долго не хотела уходить: снег таял и снова выпадал, оттепель сменялась холодами... Сейчас была уже первая декада мая, но мир все еще оставался пыльным, и почки на деревьях набухли, а раскрываться и не думали.

Земля жаждала дождя - но его все не было и не было...

Мара дождалась, пока отец и мать уснут, завернулась в шерстяное покрывало и вышла на лоджию. Их новая квартира была на первом этаже, и голые ветки сирени и рябины протягивали к ней руки сквозь еще не застекленные квадратики рам.

Она опустилась в старенькое раскладное кресло и раскрыла "Двадцать семь признаков боли", успевшие стать ее молитвенником за эти пять недель.

Пять недель... Пятый месяц ее беременности.

Книжка была заложена фотографией Лазора - единственной, которую оставила ей Генна. Из жалости или она просто за что-то зацепилась в сумочке - сейчас уже не узнать.

Когда Мара обнаружила кражу, то неделю не могла прийти в себя от такого вероломства. Потом сообразила, что у нее остались негативы, сдала их на повторную печать, но и здесь подстерегала ее неудача: не только не сделали фотографий, но и безнадежно испортили негативы... Хоть плачь!

Только самая первая фотография и осталась: на галерее Плескавской крепости, вполоборота, с взлохмаченными медовыми кудрями и чуть виноватой улыбкой...

Отрада и мука мне думать о нем постоянно.

И прочие все наслажденья забыты беспечно.

Одним лишь желаньем охвачена: взор его встретить.

Но тонкими пальцами боль прикасается к векам, Мешая мне видеть...

С улицы падал свет фонаря - Маре вполне его хватало. Она торопливо перелистала книжку, ища любимое... Да, вот оно, под номером двадцать четыре:

Что в одиночестве моем, любимый, Мне помешало думать о тебе?

Влюбленных смех и поцелуев звуки, Что с улицы слышны.

Не для меня По лунным нитям мотыльки ночные С небес спустились.

- С тех пор, как тебя нет рядом, мне горько об этом помнить, - тихонько прочитала Мара, глядя на соседнюю страницу. - Старательно каждый вечер пытаюсь забыть об этом...

Ночь молчала. Но странно напряженным было это молчание - словно там, во тьме, кто-то чего-то тревожно ждал...

Она снова зашептала, словно заклинание, водя по странице уголком фотографии:

- Мака дурманнее взгляд твой и речи, Розы нежнее губы скупые.

Воспоминаний букет, перевитый Жесткой осокой, руки мне режет.

Чертополох открывает под утро Взгляд свой лиловый, но кто мне ответит:

Что за цветок расцветет в моем сердце В день, когда снова с тобою увижусь?

...странно, раньше она как-то проскальзывала мимо этого стихотворения, но сейчас словно кто-то нарочно заставил ее обратить внимание именно на него...

- Что за цветок расцветет в моем сердце? - растерянно повторила Мара, слепо глядя в ночь.

- Не спрятать голодного взгляда под затканным звездами газом... Не спрятать греховных мыслей под вымученной насмешкой... Не спрятать имя Мария под скромным вседневным Мара и тела не упокоить под грудой опавших листьев... боже мой, что это, это ведь не Лю Тун! Восемь строк, это же лисан! Это... Йе Мол? Или я сама?!

И в этот момент она в первый раз почувствовала, как шевельнулся в ней ребенок Лазора.

...Утром Мару разбудил голос матери:

- Ты только глянь в окно! Вчера еще ни зелениночки, а сегодня как по заказу - и сирень, и рябина! Дождик, что ли, ночью прошел?

Да нет, я сплю плохо, услышала бы... А у соседнего дома как стояли голые, так и стоят...

Маре стало страшно. А почему - она и сама не умела объяснить!

Сухая весна сменилась таким же сухим летом.

Горели хлеба на полях, горели смолистые сосны в сухих как спички лесах... Огонь терзал землю, и она терпела покорно, как все прощающая мать.

В начале июля Мара с успехом защитила диплом. Ей тут же дали рекомендацию в аспирантуру, но было очевидно, что поступление придется отложить как минимум на год, а скорее всего на два...

Все в ней, как в природе, высохло и перегорело.

Вестей от Лазора по-прежнему не было, и она уже почти была готова поверить тому, что говорила о нем мать... Из поликлиники в Плескаву ушел запрос для подтверждения данных о генофонде и получен совершенно неожиданный ответ: человек по имени Лазор или Лодор Угнелис никогда не был прикреплен ни к одной поликлинике города!

- Ты сама видела у него этот зеленый паспорт? - безжалостно допрашивала Мару мать. - Никакой он не журналист, этот твой Лодор, а самый настоящий проходимец! Скрылся, а ты страдай! Ничего, осталось два месяца...

Но все произошло гораздо раньше. Схватки у Мары начались вечером двадцать пятого августа, в день, когда духота в Дверисе стала уж вовсе нестерпимой. Ее быстро отвезли в лучшую клинику, но после укола схватки не ослабились - по всем признакам это были настоящие роды, хотя до срока, назначенного природой и врачами, оставался еще целый месяц...

- Мало того, что от неизвестного отца, так еще и недоносок! - качала головой акушерка. - Девочку жалко, такая ведь славненькая! Доктор Йинара, ну пусть он будет у нее как бы не в счет! Три с половиной в карте написано, вот и сочтем его за половинку, а она пусть рожает своих троих от хорошего мужа...