Виктор Федоров - Метагалактика 1993 № 3

«Хотя старик Хьюз и относился ко мне, как к впечатлительной и наивной барышне, все же во многом он был безусловно прав, — вслух бормотал я, отчаянно сопротивляясь сильным порывам встречного ветра и придерживая рукой кепи, — Молодая леди просто не могла решиться сохранить в тайне свою поездку в эти забытые жизнью края, а в таком случае здесь бы уже давно была полиция. Но прошло столько времени, этого не произошло, значит…»

За всю дорогу раза три я возвращался к этой спасительной мысли и те же три раза застревал на одном и том же месте, откуда память безжалостно отбрасывала меня в самый очаг недавних событий в «Поющем Камне», отчего, вынужден признать, даже на холодном ветру мне становилось невыносимо жарко. Дичайшее противоречие между здравым смыслом и моей непоколебимой уверенностью в достоверности всего происшедшего заставило меня настолько ускорить шаг, что опомнился я только на самых подступах к имению, застыв на некоторое время возле массивной чугунной ограды.

Мое отсутствие исчислялось каким-то десятком дней, но разве мог я допустить, что за столь короткое время здесь может все так преобразиться и помрачнеть. Мой дом, вобрав в себя все самое зловещее и печальное, выглядел еще более запущенным и мертвым, словно специально был выстроен сатанинской силой для обитания коварных призрачных духов. Как-то совсем по-новому смотрел я на узкие темные окна, остроконечную, тронутую плесенью крышу, неизменно перенося тревожный взгляд на дверь подъезда, где, казалось, вот-вот должна появиться сгорбленная фигура омерзительного Джонатана. И все же самое сильное беспокойство причиняла царящая здесь могильная тишина, неподвластная даже вездесущему ветру, чьи резкие порывы склоняли голову перед ветхими старыми стенами.

Я робко переступил порог своего страшного дома, так, словно никогда здесь не был. Хотя обстановка в комнатах сохранилась именно такой, какой я оставил ее в то ужасное утро, все представлялось каким-то другим, странным и холодным. Все светильники были погашены, от множества свечей в коридорах остались лишь одни небольшие холмики, обросшие невообразимыми, причудливыми наростами застывшего воска. Даже в ясные солнечные дни сквозь узкие окна сюда проникало ничтожное количество света, но теперь, когда небо оказалось плотно затянуто серыми тучами, здесь повсюду зловеще сгущались серые сумерки, только у самых окон прорезаемые зыбкими и таинственными проседями света.

Если вокруг «Поющего Камня» стояла дикая тишина, то внутри молчал лишь остановившийся маятник огромных напольных часов: все, решительно все, что раньше было обречено на безмолвие, сейчас старалось подать свой отвратительный голос. Кое-где оставшиеся распахнутыми окна порой порождали сильные сквозняки, от которых зловеще постукивали тяжелые рамы картин и шуршали потревоженные гардины. Каждый мой шаг, где бы я ни находился, отмечался пронзительным скрипом половиц, иной раз чем-то напоминавшим человеческий крик.

И все же самым страшным обитателем пустого дома оказались холод и колючая сырость, окончательно убедившие меня в невозможности дальнейшего пребывания среди этих глухих стен и могильных сводов. Без конца бродя по затемненным помещениям, лишенным всякого гостеприимства, я все более чувствовал себя брошенным всеми нищим, даже неспособным убежать от самого себя.

Вновь нахлынувшее чувство ужаса к полудню сменилось странной апатией, достигшей своего апогея, когда я понял, что действительно искал то, чего нет, и даже самый придирчивый осмотр был бессилен перед тайной страшной кончины мисс Дортон. Вероятно, это и был тот последний удар, окончательно похоронивший меня в собственных глазах. Холод, мрак и безысходность, подталкивая к безоглядному бегству, одновременно все глубже завлекали меня в свою дьявольскую пучину, в результате чего, так и не сбросив накидку, я, задыхаясь от волнения, беспрерывно блуждал но дому до самого вечера, будучи не в силах спокойно усидеть на месте и выкурить сигару.

С наступлением темноты характер моих размышлений приобрел еще более зловещий характер и я впервые столкнулся с тем чудовищным состоянием, которое поджигает ненависть и страх перед бытием. Мое спасение теперь могло быть только в том, что не дожидаясь рассвета, я вырвусь из этих пропитанных зловонным духом дьявольщины седых стен, однако, куда мне было бежать, если бездонная пропасть, окружавшая дом со всех сторон и скрывавшая от меня мир людей, могла быть преодолена только через ужасную смерть!

Сейчас мне крайне трудно представить все тернии, через которые я пробивался к поискам единственного в столь тяжелом положении выхода, во я абсолютно уверен, что именно леденящее душу воспоминание о прекрасной мисс Дортон высветило мне этот непростой путь. Вот так постепенно, начиная питать полное безразличие к исходу нового замысла, я и решил провести последнюю ночь в спальне юной леди, все более оставляя сомнения в том, что эта уютная, просторная комната и была тем местом, где я мог встретить кровожадные когти призрачного голубого дракона.

Как и в прошлый раз, я где только возможно позажигал светильники и свечи, менее всего беспокоясь, что это может вызвать сильный пожар. Почти все двери коридоров на случай бегства я оставил открытыми, что еще больше усилило ледяные сквозняки. Что касалось окон, то наоборот, я предусмотрительно запер их на все крючки и задвижки с тем, чтобы ни единый посторонний звук с гор не проникал в дом и не приносил лишних переживаний и тревог. И наконец, самым главным оказался старый револьвер, доставшийся мне, как и многое другое, еще от Роберта Хугнера. Признаюсь, до этого времени любой вид огнестрельного оружия я считал самым неразумным и ненужным порождением человеческого мозга, и, исходя из этих взглядов, никогда к нему не прикасался, но сейчас, когда я все глубже и глубже оценивал всю суть своего плана, эта страшная вещица одним своим видом погасила во мне добрую половину колебаний. В начале второго ночи, запустив часы, чтобы хоть как-то чувствовать присутствие жизни, я уселся в кресло под ветвями пушистого куста в бывшей спальне мисс Дортон, и боясь даже закурить, принялся ждать.

Я уже просто не в силах описать весь ужас первого часа этого кошмарного ожидания неизвестности. Мне казалось, что весь я превратился в зрение и слух, с затаенным дыханием реагируя даже на ничтожные колебания пламени стоящей рядом свечи в фарфоровом подсвечнике. До боли сжимая в ладони рукоятку револьвера, я очень скоро истощил все свои силы, в результате чего мне поневоле пришлось расстаться с оружием, положенным на самый край стола. Однако, куда более жестокому испытанию подвергли меня все те же маятниковые часы, отбившие половину третьего с таким звоном, что я подскочил в кресле, успев схватить револьвер. К этому времени за окнами окончательно утих ветер и вот теперь пощелкивание старинного механизма, усилившееся на фоне жуткого безмолвия, стало превращаться в грозного предвестника чего-то ужасного. Не в силах больше терпеть столь щекочущих нервы звуков, мне пришлось подняться и заставить проклятые часы замолчать. Небольшая разминка несколько взбодрила меня и ослабила внутреннее напряжение, и все же несколько раз я умудрялся засыпать, в поту пробуждаясь и леденяя от одного представления, что в эти недолгие минуты могло со мной произойти.