Владимир Михайлов - Приют ветеранов

«Кажется, я когда-то об этом укротителе читал, — вскользь подумал он. — О номере с носорогами…» Но тут же переключился, потому что зрелище и в самом деле становилось захватывающим.

Гиганты делали невероятное. Дрессировщик, почти не двигаясь, не снимая руки с амулета и лишь плавно перебирая пальцами, заставлял их проделывать то, что, по всеобщему мнению, носорогам вообще несвойственно. Они маршировали, вставали на дыбы, танцевали парами (казалось, весь шатер сотрясается от их поступи) и даже — что было уж вовсе немыслимо — перепрыгивали один через другого, словно были антилопами, а вовсе не великанами животного мира. Раскланивались с тяжелым изяществом, выстроившись в шеренгу, перебирали массивными ногами, будто породистые лошади на состязаниях по выездке, и делали еще многое другое, еще более неправдоподобное. Зал замирал, взрывался аплодисментами и свистом, ахал, порой невольно поднимался на ноги. Зрители захлебывались от восторга. И полностью исчезло, растворилось возникшее в начале представления чувство страха: ясно было, что так прекрасно выученные звери не могут причинить людям совершенно никакого вреда.

В этом взрыве восторга остался неуслышанным одинокий выстрел из длинноствольного револьвера, снабженного к тому же глушителем. Только сидевшие на самой галерке непроизвольно вздрогнули от сухого щелчка. Один или двое невольно оглянулись, но никого уже не было, лишь одно место опустело. Сидевшие на противоположной стороне шатра могли бы заметить, как какой-то человек ловко, не хуже циркового гимнаста, соскользнул по одной из вертикальных балок прямо к выходу и исчез. Но взгляды всех до единого зрителей были устремлены на арену.

Там в это мгновение медленно падал, выронив жезл, хватаясь руками за воздух, удивительный дрессировщик. Падал не сгибаясь, и амулет, сорвавшийся с его груди, описав дугу и блеснув, лег на песок арены прямо перед одним из носорогов.

Дрессировщик упал. Никто еще не успел сообразить, что, собственно, произошло, но все увидели другое: четыре носорога одновременно с падением дрессировщика остановились, словно по команде, опустили тяжелые головы и застыли, никак более не реагируя на происходящее. А еще через миг рухнули на песок арены.

Униформисты бросились к дрессировщику. Из амфитеатра спешили вниз — с разных сторон — два человека; видимо, то были врачи, даже в цирке не забывающие о своем долге.

Укротителя подняли. На плотном песке осталось небольшое красное пятно.

Шпрехшталмейстер, собравшись с мыслями, объявил, что представление окончено и вызвана полиция. Но публика уже расползалась, плотным потоком вытекая из шатра. Зрители и не могли бы помочь полиции: ни один не был свидетелем происшествия, хотя все они при нем присутствовали.

Милов взглянул на часы.

— Пойдем, — сказал он. — Нам пора.

— Ты понимаешь что-нибудь? — Ева мелко дрожала — от страха или перевозбуждения, кто знает.

Спускаясь, Милов оглянулся. Носороги по-прежнему недвижно лежали на арене; униформисты и прибежавшие им на помощь артисты пытались поднять животных, но ни один не тронулся с места — словно все они вдруг утратили способность двигаться. Только бока равномерно поднимались и опадали.

— Думаю, что произошло убийство или покушение. Только и всего. А не понимаю гораздо больше. Но сейчас некогда.

— Постой, куда мы идем?

— К выходу.

— Там же его нет!

— Будет. Это все-таки не железобетон…

Прилично удалившись от выхода, все еще забитого людьми, Милов подошел вплотную к брезенту. Пригнувшись, чтобы не мешала поперечная балка, вытащил нож типа «стропореза». Брезент уступил, и через несколько секунд они оказались снаружи — на противоположной от выхода стороне.

— Можно подумать, что ты уклоняешься от встречи с полицией. Невероятно!

— Ничего подобного. Я избегаю потери времени, только и всего. Если мы еще не оставили намерения по дороге в аэропорт съехать с дороги в укромном местечке…

— Чего же мы медлим? — сердито спросила Ева. — Ты не можешь шагать побыстрее?

Урбс звонил в Майруби по спутниковой связи. Дозвонился быстро.

— Парк. Кто слушает?

— Инвалид.

— Что у тебя?

— Сделано чисто.

— А машинка?

— Подобрать не удалось. Там, на арене, у всех на глазах — проще уж самому надеть на себя браслеты и явиться в полицию.

— Ты что, в своем уме? Нам эта вещь нужна любой ценой!

— Да не трясись. Никто не увел. Эта штука сейчас похоронена под одним из его скотов — когда парень падал, она слетела с него. А скоты эти сразу же улеглись, их пытались поднять, но без крана тут не обойтись. А я вскоре туда загляну. Как только стемнеет.

— Лады, — успокоившись, проговорил Урбс. — Хотя постой. Ты нашел у него еще что-нибудь… такое?

— По-твоему, я должен был его на арене обшарить?

— Не на арене. Жилье его ты проверил как следует?

— Я и близко не подходил. Даже не знаю, где обретается…

— Ты что, всерьез? Было ясно сказано: чтобы никаких следов! А там, где он живет, какие-нибудь следки наверняка есть. С выходом на нас. Или хотя бы на машинку. Детали там, мало ли что… Немедленно, пока не спохватились, иди и все обшарь. Живет он, надо полагать, где-нибудь неподалеку от своих скотов. Просмотри все бумаги, может быть, есть какие-то письма — он ведь наверняка с кем-нибудь да связан.

— А если не найду?

— Замети все чисто.

— Это как?

— Купи зажигалку за двадцать пять центов… И чтобы ничего не осталось. Теперь понял?

— Все ясно.

— Сделаешь — доложишь. Перед тем как идти в операционную палату, Урбс вызвал начальника охраны.

— Ты говорил с этим недоделком?

— С пигмеем? Попробовал.

— И что он?

— Не хочет разговаривать. Молчит. Да я вам сразу сказал: бесполезно. Он с нами работать не станет.

— А до него дошло, что в случае чего…

— Он вовсе не дурак. Все понимает.

— Тогда кончай с ним. И подготовь парочку контейнеров — из тех, в которых мы раньше отправляли.

— Попозже. Когда будут отходы, с ними вместе и упрячем. Однако надо будет и его… разделать. Сами займетесь?

— Только этого не хватало… — поморщившись, пробормотал Урбс. Вздохнул. — Ладно. У меня две операции, после них подашь его.

— Слушаюсь. Мы что, по-старому будем работать? Не засветимся?

— Не должны. Иди. Пока все, — сказал Урбс и кивнул.

Ему еще предстояло мыться и переодеться для операции. Конечно, с этими пациентами можно было бы обойтись и без таких тонкостей. Но Урбс привык выполнять правила. В отличие от законов, соблюдать которые не собирался.

Билеты на борт, вылетавший в Карачи, уже начали регистрировать. Ева крепко держала Милова за руку, словно боялась потерять его — на сей раз навсегда. Он обнял ее за плечи, но в этом движении она ощутила какую-то рассеянность, что ли. Ей стало обидно.