Наталия Лазарева - Листьев медь (сборник)

– Сейчас не только мы разворачиваемся, многие начинают. Собираем технику, сделаем к ней программы. У нас же – запас умений, мы же такое делали! Ребята хорошие… Попросилось еще несколько человек из ка-бе. Даже, знаешь, я, наглец такой, позвонил главбуху, а он очень толковый дядька. Предложил перейти ко мне. И он…

– И что? Ты совсем заврался, Леник… – со страхом в голосе переспросила Веруня.

– Он сказал, что подумает. И… – Анпилогов поперхнулся, и выкашлял кусок конфеты, – Вчера звонит – бери меня со всеми потрохами! Я взял. А еще, знаешь!.. Я, – Леник причмокнул, – я там… ну, можно сказать, своровал, одну вещь.

– Леня, что ты говоришь! – ужаснулась Веруня.

– Ну да, подогнал грузовик, шофер сделал вид, что вывозит устаревшее оборудование – да так, впрочем, оно и было, – документацию мы ему подтусовали, оборудование мешковиной укутали – и вперед!

– И что же это было, Леник?

– А… ничего, – вдруг посерьезнел Анпилогов, – Это была моя вещь. Лично моя.

Веруня не стала выяснять дальше и грустно посмотрела в сторону.

– Хозяйка все время шипит, что ты – империалист, и что вас всех в августе пересажают.

– Да что ты с ней разговариваешь, Веруня, ей Богу!

– Ну как я могу с ней не разговаривать, я же через нее хожу, она же спит в той комнате – Веруня указала на дверь, – а как я иначе выберусь наружу? Я же не могу, как ты, все время лазить в окно.

– Можешь-можешь, – игриво сказал Анпилогов, склонив голову к массивному плечу, прямо как Фельдштейн.

Коля Демура тогда вошел боком в закуток Анпилогова, который тот выгородил себе на арендованном этаже в Горчишном доме. Итак, Демура вошел и встал, как бы, между прочим, вполоборота к Анпилогову, отставив слегка косолапо в сторону одну ногу и перенеся тяжесть тела на другую, опустил кудрявую, но, словно уставшую от буйных волос голову к плечу, и сказал:

– Лень…Михалыч…Наши люди что-то обижаются.

– А что, Коль, не все так? – спросил Анпилогов, – Сам знаешь, что денег мы пока не зарабатываем.

– Денег не зарабатываем – ладно, – сказал, поморщившись, Демура, – Но у нас действительно не все «так». Люди почти не говорят друг с другом, каждый таит свою, скажем, деятельность, от ближайшего сотрудника – где какие заказы проходят не знает никто, помимо непосредственного исполнителя, половина людей числятся в непонятных фирмах где-то на стороне. Скажем, бухгалтер. Ты же переманил главбуха прямо из нашего ка-бе, так? Разве это честно? Ты не мог найти человека где-нибудь еще? И потом, вы с Майкой ездите на машине обедать, его не зовете – я уж не говорю о нас с Пнем, с ребятами…

– Но у нас с Майкой была назначена встреча с заказчиком! Это был деловой обед! – вспылил Леник. – Должен же вам кто-то добывать работу и деньги. Это всегда входило в мою компетенцию.

– Да не в этом дело! Ты вышел за забор точно так же, как и мы. Ты обещал, что по-прежнему будем вместе. А узакониваешь… субординацию. И Фельдштейн ведь туда же, и Майка!

И Анпилогов встал, взял Демуру за локоть, подвел к окну и прочитал небольшую лекцию:

– Как известно, старые сотрудники обычно поддерживают между собой очень тесные и неформальные отношения, но по мере роста бизнеса и прихода в компанию новых людей – выстраиваются и новые уровни, а бывшие партнеры по команде не всегда готовы ни к изменению статуса коллег, ни к соблюдению дистанции. Энтропия растет, сохранить между партнерами те же отношения, что и в период создания компании, как правило, невозможно.

– Да что ты говоришь! – высвободился Демура, – Это твои люди, и они сидят тут с тобой совершенно без средств, поскольку надеются, что мы переменим обстановку. Они вот попросили меня выяснить хоть что-то, поговорить с тобой!

– Ага, стало быть, ты – представитель! – вдруг рассвирепел Леник, – Ты решил организовать профсоюзный комитет?

– Причем тут?.. – нахмурился Демура.

– Так вот! Никакого профсоюза я не потерплю. А если ты считаешь иначе…

Тогда Демура вышел из закутка, потом достиг двери на лестницу, дальше стал спускаться.

– Коль! Коль! Но ведь имущество-то я перевез! Твое ведь будет дело! – Анпилогов бежал вслед за сотрудником, но настичь легконого Демуру на лестнице уже не удалось – и Леник, запыхавшись, стоял у двери, возле которой тогда еще не было никакого поста охраны, и глядел, как Демура уходит.

Он шел, не оглядываясь по осаженной желтеющими липами улице, шел очень легко. Было тепло, хотя лето подходило к концу. Демура приспустил пиджак с плеч, но не вынимал руки из рукавов, да так и бежал, откинувшись, высвобождаясь из горбатившего его пиджака, выдвинувшись вперед к позднему, почти осеннему солнцу.

Свой загородный дом, который начали строить, как только в Барокамере появился намек на то, что появятся деньги, Анпилогов воспринимал как вот эту самую изрытую глину с ямами и горушками, а затем, как свой апартамент под крышей – и больше не воспринимал никак.

Поэтому и задумал свой Бак на слиянии речек. Там он себе отвел хороший люкс с камином и большим овальным столом в гостиной, куда можно было зазвать важных для него в данный момент людей. К люксу неплохо относилась и Майка Городошница – да много ли им надо, в сущности?

Но в загородном обиталище, в конце концов, образовался еще и участок (когда ямы зарыли, а горушки заровняли). На участке Леник велел врыть стол под яблоней – это было обязательное условие – и в более-менее приличную погоду, под вечер, он отправлялся туда есть. Он сидел с большой глубокой тарелкой или скорее фаянсовой миской густого супу, куда еще и наламывал хлеба, нагребал суп в объемистую ложку, некоторое время держал ее перед собой, потом рывком отправлял в рот и долго не вынимал.

При этом никакого второго или там десерта он себе не требовал.

Однажды, сидя за эти столом… Под вечер это было или днем? Нет, скорее днем – потому что птицы рано ложатся спать и куда-то деваются – на яблоне завозилась какая-то кучка жирных ворон. И одна жирная ворона с серым выступающим брюхом, с короткими лапами и набольшими крыльями – именно такой, карикатурной, он ее видел – видимо, поссорилась со своей группой и то ли свалилась, то ли слетела на нижнюю ветку… и тут в большую глубокую миску с густым супом Леника потекла сверху тонкой струйкой желтоватая жидкость.

– Пописала, гадина! И разве можно теперь есть этот суп? Эх, жалко как… Анпилогов поднял голову, посмотрел на ворону, а ворона опустила свою безшейную голову, приблизила клюв к когтистой ноге, словно вычищая там что-то, и боком, черным глазом, посмотрела на Анпилогова. Тогда он увидел, что писает она глазом.

«Что же это снова такое, – ощутил в себе Анпилогов, – опять, что ли приснилось?»